— Успокойтесь, мисс Друзилла.

— Убийцы! — она бросилась на штурмана.

Нобелевский лауреат обнял ее и оттащил со словами:

— Друзилла. Жили бестолково, так хоть умрите с честью!

— А-а-а! — истошно заорала она, пытаясь вырваться.

Но астрофизик держал ее неожиданно крепко.

Потом автоматические двери раскрылись. Вошел как всегда безукоризненный и невозмутимый капитан. Обвел всех взглядом Сфинкса и произнес:

— Итак, учебная тревога в целом показала удовлетворительный результат. Будем повторять до совершенства!

Феминистка отчаянным усилием вырвалась из рук нобелевского лауреата и бросилась с кулаками на капитана:

— Мерзавец! Садист!

Тут уж пришлось действовать мне, поскольку я был ближе других. Перехватил ее. Аккуратно вдавил биоэнергетическую точку за ухом, так что австралийка обмякла. Глаза ее закатились. И я поддержал ее, чтобы она не рухнула на пол.

Наверняка до конца полета она будет гундеть, что капитан поплатится должностью, а то и головой за причиненные ей страдания, за превышение власти и прочее. И что его отправят на каторгу, а она будет плевать на него с моста. Начала уже сейчас, только очнувшись:

— Это твой последний полет, жалкий ублюдок!

В принципе, такие действия в отношении капитана наказуемы, можно даже под суд отдать. Но «Железный дровосек» только повернулся и вышел, слегка улыбнувшись.

Ну а у меня прибавилось забот. Потому что эта тревога и была запланированной нами встряской. И мы надеялись, что она позволит выявить Доппельгангера…

Во время тревоги безопасники не сводили глаз с пассажиров, с диаграмм, с показаний многочисленных приборов. Они ловили аномальные реакции, не соответствующие психотипу объектов. Оборотень в критической ситуации должен вести себя немного по-иному. Отточенные рефлексы можно замаскировать, но спрятать полностью не получится.

Я не трогал безопасников несколько часов, пока они занимались первоначальной обработкой. И все это время надеялся на то, что им удастся сорвать маску с врага. Или хотя бы нащупать тропинку к нему.

Волхв вызвал меня сам. По его тону было понятно, что у него имеются новости. И сердце радостно забилось в ожидании.

Мы примостились в технической каморке. И Волхв объявил:

— Мы подробненько зафиксировали и описали всех наших дураков и неврастеников. Но ни одной реакции, не соответствующей психологическому портрету.

— И что? Совсем ничего? — с видимым разочарованием спросил я.

Зря только народ взбудоражили. Опять ничего. Что дальше делать? Выводить на расстрел по одному и смотреть, как люди на это отреагируют? Черт, вот ведь тупик какой. И как из него вырулить? Кто подскажет и поможет? Да черт его знает! Наверное, самый лучший специалист по всяким оборотням и нетопырям сейчас устроился напротив меня. И ничего полезного сказать не может.

Впрочем, тут я ошибался. Волхву было, что сказать.

— Если бы ничего, — произнес он и как-то осунулся.

Я почувствовал что-то совсем уж недоброе.

— Один момент мы обнаружили, — продолжил Волхв, указывая на диаграмму на мониторе. — Очень специфическое размывание ментального поля.

— В связи с чем?

— Какое-то чуждое присутствие. Или невероятно прокаченного деста. Или немыслимо прикрытого Предмета.

Я прижмурил глаза. Что-то шевельнулось в груди Старьевщика. И ушло.

— Ты уверен? — только и спросил я.

— Да все складывается. Я же тебе уже говорил, что аномальный выброс плазмы — это уже свидетельство наличие артефакта.

— Это я давно понял, — отмахнулся я. — Инопланетный артефакт. Что дальше?

— А сдвиг ментального поля означает, что наш Доппельгангер все же не обычная болванка в человеческом обличье. А чистейший дест.

— Как, собственно, и предполагалось с самого начала, — кивнул я. — Вот только интересно, что это за дест такой, который столько времени морочит нам голову?

— Я пока таких не встречал, — проговорил Волхв. — Ну и…

— Что еще? — напрягся я, чувствуя, что сейчас мне преподнесут главное.

— Артефакт этот. Я уверен, что это не просто инопланетная технология. Тут гораздо хуже.

— Что еще хуже?

— Это технология Изнанки! — торжественно объявил Волхв.

Тут мне как-то совсем подурнело…

Улей шумел. Ему хотелось шуметь. Его слишком утомил размеренный полет. Требовалось побуянить и покачать права.

Политики — народ капризный. Так что зудеть они будут долго, обещая кары небесные за то, что потревожили их драгоценный покой. Но зудеть было бесполезно. Эта тревога вполне соответствует корабельному расписанию. Учения они и есть учения. Необходимая сторона космического полета.

Австралийка все долдонила про капитана:

— Будет мусор собирать. Сложнее лопаты ему ничего не доверят!

Лорд, на время оторвавшись от мемуаров, строчил очередную гневную петицию в СОН, предлагая отдать под суд капитана и его клику.

А вот кто был вполне удовлетворен представлением, так это нобелевский лауреат. Встретив в коридоре капитана, он долго тряс его руку:

— Я преклоняюсь перед вами, мистер Железняков! Это была отличная шутка! Как же мастерски вы расшевелили этих тупоголовых спесивцев!

— Вы меня переоцениваете, — слабо улыбался капитан. — Я всего лишь преследовал учебные цели.

— Зато какой результат! Как же визжала эта сумасшедшая Друзилла!

На очередном собрании в салоне лорд Ховард представил на суд общественности свой труд в жанре «бытовая кляуза». Он стоял в центре помещения и читал с драматическим выражением, как, наверное, в театральной школьной постановке зачитывал Шекспира «Быть или не быть».

Когда он дошел до абзаца «Тем самым совершено надругательство над лучшими людьми Земли», нобелевский лауреат не выдержал и расхохотался в голос.

— Что вас так развеселило? Описание понесенных нами унижений? — внимательно посмотрел лорд на астрофизика.

— Про лучших людей, — отсмеявшись, произнес нобелевский лауреат. — Вы это серьезно?

— Ведущие политики Земли. Ведущие ученые. Этого вам мало? — насупился лорд.

— Ведущие мыслители! — все не мог успокоиться лауреат. — Вы полагаете, это про нашу добрую кампанию? Ой, дайте вытереть слезы!

— Ну не про всю компанию, конечно, — едко ввернул лорд. — Думаю, это не про приглянувшихся нобелевскому комитету астрофизиков, впоследствии снискавших всемирную славу исключительно своим мракобесием!

Лорд хотел уязвить Бартона, но вызвал у него новый приступ смеха. Казалось, нобелевский лауреат сейчас лопнет.

Доктор Бартон получил Нобелевку за прорывные исследования гравитационных аномалий в Галактиках. А потом ударился в ересь. Так, используя заковыристые математические модели, он доказывал, что Разум — такая же сила природы, как и гравитация, имеет своего носителя, который служит базой развития Вселенной. За что научной общественностью был предан анафеме, получил звание заслуженного сумасброда и фантазера. А его формулы, подтверждающие новую концепцию, были низведены в ранг шаманских заклинаний.

Интересно, запишут его в пророки, когда выяснится, что в основном он прав? Во всяком случае, чужики мне упорно долдонили то же самое. Но пророков нет в Отечестве своем, да и в других Отечествах не густо.

— Если вы про мою теорию Разумного Вселенского императива, — кончив смеяться, произнес лауреат. — То нападки на нее служат ее лучшим подтверждением.

— Это почему? — спросил сбитый с пафосной волны лорд.

— Они наглядно демонстрируют, что материя вторична. А первична неотесанная тупость!

— Вы хотите оскорбить нас? — нахмурился Ховард, сделав движение, будто хотел нащупать эфес шпаги на поясе.

— Я? Вас? — удивился лауреат. — Я хочу высказать вам восхищение. Как лучшему человеку Земли. Как мыслителю. Руководитель Института контакта — такая ноша не для каждого.

— Поспешу согласиться, — угрюмо произнес лорд.