Я чистил зубы, тщательно и механически, пытаясь уцепиться за какую-то мысль. За какую именно? Если бы знать.

Внутренняя тревога нарастала. Хотя для нее не было никаких видимых причин.

Вдруг мне показалось, что я подпрыгнул.

Это на миг пропала искусственная гравитация и снова включилась, вжав меня в пол.

Система искусственной гравитации — штука надежная, но сильно чувствительная к флуктуациям пространства, времени и черте еще чего.

Вслед за этим будто озоном запахло. А потом мое изображение в зеркале стало мутнеть, и в нем прорисовывалось какое-то другое лицо.

А еще на меня обрушилось ощущение присутствия кого-то совсем рядом. Назойливого, тяжелого и недоброго.

И, самое главное, я не мог разобрать, на борту это присутствие или приходит откуда-то извне. Из глубин космоса. Но я точно знал, что оно связано с миссией Близкого Контакта.

Что, черт возьми, творится?!

Уняв пытавшееся выскочить из груди сердце, я сполоснул лицо холодной водой. Потом плюхнулся в кресло. Просидел бездвижно минут пять.

Потом активировал браслет коммуникатора и вышел на связь с главным инженером Епифановым:

— Сергей Анатольевич! Только что пропадала гравитация. Что это было?

— Не пойму, — ответил главный инженер. — Какой-то сбой в «Когнейпопе», но видимых причин нет. Повреждений нет. Экипаж и пассажиры в порядке.

— В порядке — это хорошо, — кивнул я.

А про себя подумал, что ничего не может быть в порядке на нашем космическом судне. И что сюрпризы только начинаются. Они всегда начинаются, когда цена вопроса столь высока…

Как-то в заатмосферных силах не слишком приживались флотские термины. Если у нас космический корабль, то это не значит, что в нем должны быть камбуз, гальюн, швартовы и «полундра». Не было и кают-компании. Место культурного досуга и общения экипажа и пассажиров называлось по-летному — салон отдыха. Тот был исполнен в общем стиле дизайна корабля — металл, мягкий пластик стен спокойных приглушенных цветов, приятных глазу. Но здесь еще использовалось дерево в украшении помещения и мебели, что придавало этому местечку респектабельность и напоминало о связи с Землей. Панорамные окна шли вдоль всего помещения, демонстрируя единство с космосом и вместе с тем защищенность от него

В салоне быстро образовалась компания завсегдатаев. Тех, кому нечего делать, а также кто любил почесать языком за мировые проблемы. Образовался эдакий дискуссионный клуб.

Русские и китайцы практически не имели свободного времени. Они в исследовательском отсеке корабля занимались наблюдениями дальнего космоса, обрабатывали данные. То есть использовали все возможности счастливо выпавшего им дальнего полета. И поэтому в салоне почти не бывали.

Немец размеренно, в одно и то же время, заходил в салон. Расслаблялся там с бокалом пива. А потом уходил — его ждала работа по расписанию, какие-то вычисления. Он писал научный труд. Француз вообще тут не появлялся, с головой погруженный в сотворение университетского учебника.

Зато праздным балбесам, таким, как лорд, австралийка, нобелевский лауреат, там медом было намазано.

И не только медом. Там стоял сервисный автомат. Он тянул лорда, как нектар к цветку, поскольку в его железном нутре хранились различные горячительные напитки. Но тут хозяевами корабля было приготовлено ужасающе негодяйское коварство. Спиртное выдавалось только по отпечатку ладони и не больше определенной дозы в день на человека. Так, чтоб приподнять тонус, но не позволить напиться. В понимании лорда суточная доза была смешная и унизительная.

Но как может белый человек спасовать перед ловушками, расставленными дикарями? Ему ли не найти выход! Поэтому в первый же день, воровато оглядевшись, лорд Ховард пристал ко второму директору СОН — улыбчивому седому негру:

— Погляжу, вы совсем не пьете.

— Это вредно, — рассудительно произнес негр.

— Наоборот, определенная доля алкоголя полезна. Конечно, для закаленного потребителя, — торопливо добавил лорд, не желая разрушить свой план. — И как человек, для которого забота о собственном здоровье не пустой звук, настоятельно прошу вас выделить мне свою порцию.

С тех пор добродушный негр послушно выполнял просьбу лорда. Австралийка принципиально посылала Ховарда к звездным чертям, сразу выдав что-то типа: «хуже обычной мужской шовинистической скотины может быть только мужская пьяная шовинистическая скотина». А нобелевский лауреат и сам был не дурак выпить, правда, в пределах очерченной нормы.

Пытался лорд развести на выпивку второго пилота. Но Ваня, как идеальный служака, сделал строгое замечание англичанину о нарушении корабельных правил.

— В случае повторения я буду вынужден доложить капитану, — строго отчеканил он на безукоризненном английском.

Мне, честно сказать, было плевать, если англичанин вольет в себя еще пару доз виски. С его стажем и опытом напоить его лишними ста граммами — это как пытаться свалить из рогатки слона на водопое.

Сам я пристрастился торчать в салоне. Правда, меня куда больше дискуссий интересовало наблюдение. Я все пытался найти способ вычислить Доппельгангера. И не находил его. Слишком все было стандартно. Не было в тихом мирке космического лайнера ничего, что намекало бы на то, что рядом с нами лежит бомба с зажженным фитилем, и когда она рванет — только ей и ведомо.

Зайдя в салон, я аккуратно приземлился на мягкий диванчик бордового цвета. Отсюда открывался вид на космос.

Разговоры в салоне обычно шли по-английски, которым на борту практически все владели в совершенстве. Нобелевский лауреат и лорд балабонили что-то о целях полета и его последствиях для человечества. Австралийка, вечно насупившаяся и с коктейлем, сидела вдали, тупо глядя в космос и думая о чем-то о своем, о феминистком.

До чего они договорились, было непонятно, но, при моем появлении астрофизик буквально вцепился в меня:

— Мистер Казанцев. Вы лично испытываете оптимизм от нашей миссии, на которую потрачены гигантские средства?

— Конечно, — ответил я. — Мы достигнем цели. И средства, о которых вы так печетесь, возвратятся сторицей.

— Мистер Казанцев. Неужели вы думаете, что к нам из Бездны прилетят друзья? — с назидательными интонациями, как школьный учитель в разговоре с нерадивым учеником, осведомился нобелевский лауреат.

— А вы думаете иначе? — удивился я.

— К нам прилетят враги, мистер Казанцев!

— Не разделяю ваших опасений, — возразил я.

— Ну, хорошо, — неожиданно покладисто согласился астрофизик. — Пусть к нам прилетят благодетели. А ведь это еще хуже.

— Почему? — не понял я.

— Они преподнесут нам на блюдечке в своей бесконечной доброте благоустройство для людей и доступные звезды. Окружат заботой. Мы станем для них такими забавными домашними животными. С сытым брюхом и уютным гнездышком за тумбочкой.

— И что вас так беспокоит? — засмеялся я. — Это же розовая мечта западного мира.

— Чушь! В так называемом западном мире мы вовсе не домашние животные! — яростно воскликнул нобелевский лауреат. — И не дрессированные псы, как вы. Мы — хищники!

— Точно! Хищники! — поддакнул лорд и опрокинул в себя остатки виски, плещущиеся на дне бокала.

— А хищникам не нужны ни охотники! Ни ласковые хозяева! — воскликнул нобелевский лауреат, и глаза его были очень серьезные. — Так что по мне, так лучше взорвать к чертям и наш корабль. И наших гостей из так любимого вами Великого Кольца!..

На корабле не бывает тишины никогда и нигде, если не считать специальной технической сурдосферы, использующейся для отладки тонкого оборудования. Это свойство всех наших космических аппаратов, начиная от самых первых. Вечно в них щелкают приборы жизнеобеспечения, шуршат вентиляторы, гонящие воздух и поддерживающие комфортное давление в отсеках. По энергокабелям, скрытым панелями, течет электричество. Мелко вибрирует реактор, щедро отдавая свою силу мощным механизмам, обеспечивающим движение и жизнь на борту. Движение — это шум. Тишина — это открытый космос.