- Фрактал, значит, - протянул я.

Вот ведь зараза Писатель! В самую точку болезненную бьет. А, может, и правда есть какая-то связь в этом перепутанном до умопомрачения клубке. Древние языки, Предметы, атланты, кристаллы, НЛО над головой, после которых у меня пропадает время. И над всем этим мой «Фрактал», такой родной и совершенно незнакомый.

Писатель заметил тень, пробежавшую по моему лицу. Потом нахмурился сам, о чем-то подумав. И бросился в атаку:

- Кстати, Агуэро обещает мне показать свои находки. Поэтому ставлю вопрос ребром. Когда я получу свой законный выходной и поплыву общаться с моим коллегой?

- Ситуация не слишком располагает к тому, чтобы праздно шататься по острову, - заметил я. - Там нас не слишком любят. А ты в экспедиции далеко не последний человек. Так что для начала нужно сделать дело, а потом отправляться в гости.

- Я и делаю дело! – воскликнул он. - И заслужил, чтобы мне хоть в такой малости пошли навстречу!

- Обещаю, как только все немножко устаканится, отправить тебя к Агуэро. Хоть на два дня, - без особой охоты пообещал я.

- Щедр барин, однако. И когда? – сразу же взял быка за рога Писатель.

- Давай хотя бы дня через три вернемся к этому разговору, - припертый к стенке, вынужден был пообещать я.

Есть такое у меня негласное правило – по возможности потакать порывам Нити. Они могут быть не случайны, а вписаны в Поиск.

- Ловлю на слове, Анатолий, - церемонно изрек Писатель, подразумевая, что у нас теперь договор.

Это был последний наш спокойный вечер на том этапе экспедиции.

На следующий утро на нас обрушился шторм. О нем предупреждали, конечно. Но я не знал, что он будет таким!..

Накликали нам Алеша с Аленой и их странное радио погодную аномалию. Шторм на нас налетел дикий и необузданный. И нам стало не до жиру, лишь бы выжить. Не конец света, конечно, но в ощущениях отдельно взятой личности, сраженной морской болезнью, что-то близко к этому.

Нашу лоханку швыряло так, что я начинал беспокоиться за подводные аппараты – как бы их не смыло за борт или не покорежило волной. Но они были принайтованы крепко, кроме того укрыты соответствующей защитой на такой случай – специальными металлическими контейнерами.

Сначала шторм не воспринимаешь слишком серьезно. Ну, покачивает. Ну, с каждым часом все сильнее. Ну, совсем сильно. Но это даже забавно и, наверняка, ненадолго. И крутится в голове, как заезженная пластинка, старая советская песенка:

«И пусть качает, качает волна морская,

Любые штормы может выдержать моряк».

Выдержать-то, конечно, моряк может любой шторм. Но вот какой ценой!

Постепенно эта самая волна морская уже не качает, а швыряет корабль. И вот уже он взмывает и обрушивается вниз, как на американских горках. Где-то это даже волнительно и азартно, пока не увидишь, стоя в рубке, как накатывает огромный водяной вал, и кажется, что он сейчас сметет нашу посудину, раздавит ее, скрутит. И тогда на сознание всей своей чудовищной массой наваливается безумный, реликтовый, неподвластный разуму, всепоглощающий страх.

А потом приходит проклятая морская болезнь – такая реакция вестибулярного аппарата на длительное издевательство над ним в виде качки. И становится очень плохо.

Морская болезнь мучит всех по-разному. Некоторые чувствуют себя в рамках: «лучше сдохнуть, чем так мучиться». Другие, как я, испытывают неприятные чувства, но не катастрофические, терпимые, и постепенно даже приспосабливаются.

К моему удивлению, на Писателя качка почти не действовала. И на судне он был, наверное, единственным, кто со вкусом уминал еду.

- Ты к нам с Марса прибыл? – спрашивал я его, глядя, как он беззаботно трапезничает в столовой.

- Врожденное свойство, - гордо пояснял он. – Три процента людей не подвержены морской болезни. И не забудь еще богатый опыт двух десятков лет морских экспедиций.

- Ну, да, - кивал я. - Институт океанографии.

- Он самый, - соглашался Писатель и бодро тянулся за очередной котлетой.

Бухта Черепашьего острова была, конечно, обширная, но защищала не слишком хорошо. Там имелись все шансы разбиться о берег или портовые сооружения. Кстати, два корабля так и пострадали, притом достаточно серьезно. Поэтому «Тритон» отошел подальше от островов. Капитан решил переждать качку в открытом море.

Дня три нас качало и швыряло. Несколько раз тряхнуло так, что, казалось, судно разломится пополам.

Когда стихия постепенно успокоилась, и шторм перешел в обычную качку, капитан объявил, что нам необходима пара дней на ремонт. Что-то у нас треснуло, погнулось - не фатально, но неприятно.

А потом шторм и вовсе ушел вместе с качкой. И теперь море было гладким, с легкой рябью. А небо над островами из хмурого и облачного превратилось во вполне ясное. Но не бездонно-голубое, а какое-то низкое и блеклое, как крышка подвала. Притом мне казалось, что с каждым днем эта крышка опускается все ниже. В каждом мире свое небо. Это было, пожалуй, самое неуютное и давящее. Как и сам мир.

Утром «Тритон» приблизился к Черепашьему острову и около полудня, после занудных переговоров по рации, вошел в бухту. На ее берегах раскинулся Пуэрто Круз - столица Архипелага. Этот хаотично застроенный город, в основном, состоял из низких, а чаще трущобных домишек. Над ними нависал величественный Собор Санта Марии. На окраине возвышались многоэтажки, похожие на советские хрущобы, но считавшиеся здесь элитным жильем.

В бухте располагался главный порт Архипелага. Высились портовые краны. Шли ряды ремонтных доков и причалов. Пожалуй, порт - единственная технологичная сфера в Архипелаге.

Опершись о леера, глядя на увеличивающийся в размерах город и портовые сооружения, Писатель возвестил:

- Так и лезет навязчиво в голову, что мы на борту идущей на кренгование каравелле. Вот очистим киль от ракушек. Заправимся питьевой водой. А дальше – опять добывать купца в море.

- Когда-то тут так и было, - отметил я. – Черепаший остров являлся базой французских пиратов для охоты на испанцев. Пока испанцы не захватили его.

Писатель гнусаво пропел, барабаня в такт словам по балке:

«Ромом залитый дубовый пол,

Форд, Порт-Роял, пирушка.

Самое меньшее зло из зол,

Кружку, хозяин, кружку!»

- Проникновенно поешь, Леонтий, - оценил я. - Жалобно.

- И где только наш вожделенный золотой галеон, Анатолий? – вздохнул Писатель. - Когда мы его добудем?

- Добудем. Непременно, - уверенно произнес я.

- Кстати, ты мне обещал послабление, - напомнил он. - Матросы собираются толпой валить на берег. А я, что рыжий, что ли? Или заключенный на строгом режиме?

- Капитан боится исков о нарушении контракта гораздо больше, чем штормов. Так что просто вынужден отпустить команду на берег, - пояснил я.

- Мне тебе тоже, что ли, иск вчинить? – хмыкнул Писатель.

- Интересно, куда? – полюбопытствовал я.

- В Гаагский трибунал, например. Жестокое обращение с ученым-энтузиастом и нарушение его главного права человека.

- Это какого?

- Искать Атлантиду, - с некоторой грустью изрек Писатель. - Или что тут было вместо нее…

Как и ожидалось, сход нашей команды на берег не обошелся без сюрпризов. Нет, это была вовсе не потасовка с местным населением из-за шлюх, как принято расписывать припортовую жизнь в кино и песнях.

«Но спор в Кейптауне решает «Браунинг»,

И англичане начали стрелять».

В большинстве стран припортовые районы действительно славятся злачными местами и нездоровой криминогенной обстановкой. На Черепашьем острове все наоборот. Относительный порядок поддерживался именно там, а за портом – царство тьмы, трущобы, где в беспросветности мельтешит нищие население, обреченное или на тяжелую рабскую работу на плантациях, или на голод и прозябание, или на темные криминальные делишки.

В припортовом кабаке «Альбатрос» с чистыми скатертями и мельхиоровыми вилками-ложками к двум нашим людям, приземлившимся залить душевные раны после шторма, аккуратненько и почти тактично подвалили местные громилы в количестве трех человек. И завели бравурную песню: «Хоть вы и грязные гринго, но видно, что ребята хорошие. Поэтому мы готовы вам проставиться». Это выглядело несуразно. Обычно местные требуют, чтобы проставились гости, притом с вечным убедительным обоснованием: «Вы, пришлые, нашу землю без нашего спроса топчите».