Затем участники шествия чинно и неторопливо поднялись по ступеням. Прошли через распахнутые медные ворота. Водрузили на почетное место рядом с алтарем статую Святой Элизы. Кардинал толкнул короткую речь. И на этом само религиозное действо завершилось – нечего утомлять паству длинными молитвами. И в полную силу вспыхнули искрящиеся страстями и эмоциями народные гуляния. Это когда всем радостно. Когда накатывает пьянящее общее единство мыслей и чувств.

Горят костры. Льется пиво и вино полноводной рекой. Народ пляшет и поет. И тут главное, не зевать и обезопасить карманы от шаловливых пальчиков карманников, для которых это не только праздник, но и самая горячая страда в году.

Когда стемнело, над площадью расцвел, заискрился, загрохотал салют.

Насладившись от души народной гущей праздника, мы с Писателем выбрались из этого водоворота и нашли относительно спокойное местечко за столиком на веранде единственного приличного здесь отеля, выходящего на Площадь Равенства. Народу здесь было не так много, потому что цены, неподъемные для местных.

Писатель заказал свой любимый капучино. Я удовольствовался запотевшим кувшином лимонада. Вместе с льдинками в ароматной оранжевой жидкости плавали кусочки экзотических фруктов. На вкус питье было очень даже ничего, особенно в жару.

Вскоре к нам за столик, приветственно раскланявшись, подсел типичный вождь краснокожих – невысокий, смуглый, горбоносый, с красным оттенком кожи, гордой выправкой и широкой обезоруживающей улыбкой. Это и был хваленый краевед Казуми Агуэро.

Последовали взаимные расшаркивания. Рукопожатия. Комплименты. Писатель восторженно заголосил, как долго он мечтал увидеть такого замечательного человека. Тот в долгу не оставался. Ворковали они, как голубки. Выглядело это трогательно.

Они тут же, практически без подготовки, нырнули в свою любимую тему – какие-то мегалиты, письмена, от чего мои уши немедля свернулись в трубочку. И я заказал себе к лимонаду бокал местного вина, да побольше.

В итоге Агуэро требовательно так, больше утвердительно, чем вопросительно, произнес:

- На пару дней я захвачу в плен синьора Лошакова?

- Хорошо, - с видимым усилием произнес я. Не хотелось мне этого делать. Но в разгар Поиска и дальше психически травмировать Нить Ариадны неразумно.

- Не волнуйтесь, - горячо заверил Агуэро. - На этом острове меня и моих гостей не тронет никто и никогда.

- Почему вы так в этом уверены? – скептически поинтересовался я.

- А я часть души острова, - объявил Агуэро с гордостью. - И люди это чувствуют.

Была в его словах сермяжная правда. Он на самом деле пользовался здесь огромным уважением и популярностью. В чем мы тут же и убедились, покинув веранду и оказавшись вновь в водовороте народный гуляний. Завидев Агуэро, люди расступались и кланяясь. А мэр города, возникший на нашем пути у Собора, в сопровождении двух весьма скудно одетых девах, долго тряс в приветствии его руку, а потом и наши.

- Мы рады, что наш остров привлекает внимание мировой науки, - церемонно трындел мэр. Он, похоже, хотел сказать еще что-то весомое и многословное, но девахи повлекли его с радостным писком в кипение праздника.

Агуэро вскоре заявил нам, что его ждет важная встреча. И пообещал заехать рано утром за Писателем в порт.

- Одно условие, - объявил я. – Вас будет сопровождать секьюрити.

- Это совершенно излишне, - даже как-то обиделся Агуэро.

- Охрана лишней не бывает, - философски отметил я.

Все уже предусмотрено и обговорено. В сопровождение я выделил безопасника Фредерика. Парень, похоже, опытный. И вооруженный. Разрешение на ношение оружия нашим секьюрити, также как и себе, я выправил, как только мы в первый раз прибыли на остров. Обошлось это в приличную по местным меркам сумму в долларах США. Но ничего не поделаешь, трудно в деревне без пулемета.

Вернулись на «Тритон» мы в три часа ночи. А в шесть утра меня разбудил матрос. Я с трудом продрал глаза и узнал, что к причалу подкатил Агуэро.

Был он бодренький и здоровый, будто не куролесил на празднике почти всю ночь. Я проводил Писателя и Фредерика к его «джипу» зеленого цвета, лишенному удобств типа кондиционера, круиз-контроля и автоматической коробки передач, открытому всем ветрам, но зато очень проходимому.

Помахав экскурсантам ручкой, я отправился досыпать и намеревался заниматься этим сладким делом не менее чем до полудня. А «атлантологи» отправилась куда-то вглубь острова - смотреть невероятные мегалиты, которым то ли тысячи, то ли миллионы лет, и при упоминании о которых Писатель приходил в наэлектризованное состояние. Он мечтал их увидеть. И мечта почти сбылась.

Когда я проснулся окончательно, «Тритон» уже отчалил от стенки причала. Ремонт был закончен. И капитан хотел пару дней погонять дизеля в море, а потом вернуться в порт. Как раз тогда и подберем хлебнувшего экзотики Писателя и замотанного Фредерика…

Гладко было на бумаге, но забыли про овраги. На следующий день безопасник вышел с нами на связь по портовой рации.

- Что случилось? – у меня замерло сердце.

- Господин Берницкий, - прошелестело в эфире.

- Что?! – воскликнул я в самых дурных предчувствиях.

- Господина Лошакова взяли в заложники, - просто и доходчиво сообщил Фредерик.

Да, дела. Моя Нить Ариадны, и она же мой добрый товарищ, сейчас в неволе. И слова про плен, произнесенные Агуэро на Площади Равенства, оказались пророческими…

Доездились Писатель с краеведом. Тормознули их «джип», перекрыв фургоном горную дорогу, четверо бандитов. Самому Агуэро, несмотря на то, что он «часть души острова», тоже от души надавали по физиономии, как рядовому крестьянину, в результате чего она прилично оплыла. И безопаснику досталось на орехи. Он потянулся было за пистолетом, но не успел достать - ему прострелили из автомата плечо.

В итоге Агуэро и нашего безопасника отпустили на все четыре стороны, даже машину не забрали. Зато захватили Писателя. Помощь раненому потом оказали в монастырской клинике. Хорошо еще, Фредерик сообразил, чтобы никакой полиции и властей.

Фредерик уверенно объявил, что, судя по оговоркам нападавших, это были люди дона Кристобаля Пинто. Самого необузданного и могущественного местного феодала, который плевать хотел и на власти, и на других феодалов. Такой местный царек. Этого и следовало ожидать. Ведь это его люди причаливали к нам на яхте, а потом вербовали в таверне наш персонал.

- Ему все снится золотой галеон, - грустно произнес потрепанный краевед Агуэро.

Катером раненого безопасника перевезли на корабль. Вид он имел бледный - от потери крови, и виноватый - от своего профессионального провала.

- Если бы я начал стрелять, то поставил бы под угрозу охраняемое лицо, - заявил он, с трудом поднявшись на палубу «Тритона».

- Ты все правильно сделал, - махнул я рукой. - Виноват я. Разрешил, черт возьми, эту экскурсию по памятным местам!.. Получишь компенсацию за ранение. Выздоравливай.

- Я почти в порядке. Могу работать с аппаратурой, - заявил он.

- Ну, смотри. Только не рискуй здоровьем.

Было видно, что его гнетет ощущение вины. Он и правда разлеживаться в медотсеке не стал, тем более рана оказалась относительно легкая. В тот же вечер заступил на вахту – колдовать с их хитрой аппаратурой. Надеялся, что ему предоставит судьба шанс реабилитироваться. И не зря надеялся…

Мы даже заявлять не стали о пропаже человека. Есть вещи, которые нужно решать своими силами.

Эх, как мне сейчас не хватает Лешего. Но на острове уже вписались в местные реалии двое его ребят, которые вполне могут справиться с разведывательной работой. И еще у меня группа наших безопасников. Один, правда, подраненный, но тоже на что-то сгодится.

Вот интересно, что дон Кристобаль собирается делать с Писателем? Есть заложник – значит, будут какие-то требования. Или его просто для допроса забрали?

То, что Писатель выдаст Большую Военную Тайну, я нисколько не боялся. Уверен, что молчать он, играя в партизана в руках Гестапо, не станет. Зато наплетет своим тюремщикам столько всякой мути, что у них головы лопнут. И они долго будут разбираться, говорит он правду о всяких затонувших цивилизациях и таинственных письменах, или просто дурачится. А про Золотую библиотеку он вряд ли проговорится. Да и проговорится – не беда. Все уладим. Лишь бы моего спутника по уже третьему миру не грохнули от избытка чувств.