— Почти неделю, — мрачно протянул Пелевин, задумавшись о чем-то своем. — И все это время меня никто не искал?

— Искала. Белая банталима с ружбайка твоя кровь на земля видела и искала, — равнодушно пожал плечами негр. — Но как одна люди в яма свалился, а вторая люди Хлоси мала-мала скушала, искати перестала.

— Хлоси? Это что еще за чудо-юдо такое?

Старый священник молча взял из костра горящую ветку и подсветил угол с каменной клеткой, за прутьями которой развалился громадный черный гепард.

— Ну и здоровая же тварюга, — явственно сглотнул слюну Алексей, на мгновение похолодев от страха. — А почему ты мне помог? — не сводя глаз с огромной кошки, пробормотал он. — Я ведь тоже ваших воинов убивал.

— Твоя их на война убивала, а эта бесчестье нет, — блеснул глазами старик. — А когда другая банталим моя внучка убивать хотела, твоя ее спасала. Теперя должник я твоя.

— Зачем я тебе нужен? — недоверчиво спросил Алексей. — Возишься тут со мной, лечишь…

— Ни за чема не нужна мне твоя, — без эмоций шевельнул плечом священник. — Сама ходить сможешь, пойдешь, куда хочешь. Я твоя на ноги подниму, долг крови избавлюсь, а нада… Зачема банталима кунгоси нада?

Залечивая рану, Алексей провел в пещере Итолунгу еще почти две недели. Коротая скучные вечера и не более веселые дни, Пелевин слушал бесконечные, как саванна, рассказы старика о племенах и их обычаях, рассказывая в ответ историю Урала. В один из вечеров зашел разговор и о войнах матабеле.

— Твоя думала, что Матонга матабеле собирала белая банталима убивать? — уставившись в огонь костра, спросил Итолунгу и, не дожидаясь ответа Алексея, продолжил: — Не умно твоя так думала. Матонга Лулусквабале[161] искала. В Лулусквабале Матонга камень Луна искать хотела… Не нужна ему банталима, совсем не нужна…

— Вот была ему охота каменюгу искать? Мало, что ли, на свете булыжников… — лениво бросил Пелевин, обстругивая толстенную ветку до размеров зубочистки.

— Это не простая камень, — внушительно проворчал старик, поднимая вверх палец. — Эта камень мертвых из царства теней возвращает, тот, кто мертвый, снова живой делать может!

— Брешешь, старик! — внезапно напрягся Алексей, перед глазами которого всплыло лицо Вареньки, а следом крест на ее могиле. — Брешешь ведь…

— Моя никогда не врать, — гордо расправил плечи Итолунгу. — Моя только правда говори. Моя старый, моя все знает. Я дитя совсем была, но моя помнить, как старый Игнози из могила Куатаниме подняла, жить его заставила!

— Расскажи мне про этот камень, Итолунгу, — умоляюще протянул Пелевин, в глазах которого полыхнуло пламя надежды. — Поверь, мне очень надо!

— Вижу. Нада, — кивнул головой старый жрец. — Расскажу твоя о камень. Только твоя его не найти. Тама совсем-совсем близка большие карали банталима стоят. Ким-Бер-Ли называется. А твоя к белая банталима нельзя. Убьют они твоя. Твоя туда только с большая война прийти сможет, а где такая война твоя взять?

— Знаешь, Итолунгу, с тех пор как Господь создал человека, люди убивают друг друга, — задумчиво протянул Пелевин. — Так что были бы люди, а война сама собой найдется…

— Доброго утречка, Николай Дмитриевич! — Арсенин, войдя в кают-компанию, приветливо улыбнулся третьему штурману Полухину, горестно склонившемуся над чашкой чая. — Что ж вы в одиночестве, без всей честной компании чаем наливаетесь?

— И вам здравствовать, Всеслав Романович, — качнул тяжелой головой Полухин. — Да вот, решил душеньку безгрешную побаловать…

— Сдается мне, — потянул носом Арсенин, — не безгрешностью тут пахнет, а spiritus vini несет изрядно. — Капитан, мгновенно растеряв все благодушие, нахмурил брови: — Это с какой же радости вы, любезный, такими ароматами благоухаете?

— Вы, Всеслав Романович, про меня зря худого не думайте, — уныло пробормотал штурман. — Видит бог, если и есть тут моя вина, то небольшая.

Видя, что Арсенин нетерпеливо вздернул бровь в немом вопросе, он продолжил:

— Я после всех этих нервотрепок заснуть никак не мог. И спать охота до жути, и сна ни в одном глазу, вот и зашел к Петру Семеновичу в лазарет. Он меня выслушал, головой покивал и шасть за ширму. Пару минут он там какими-то склянками звенел, колдовал, не иначе, после выносит мне стакан граненый. В стакане розовенькая жидкость по самый край плещется, мятой да еще чем-то вкусненьким отдает. Карпухин мне стакан в руку сунул, пейте, говорит, батенька, и не по чуть, а до дна. Я-то думал он мне лекарство какое дает, да весь этот сиропчик в два глотка и жахнул… Только тогда и понял, что это за лекарство, — спирт! Хотел побраниться, а не тут-то было. Сначала у меня дыханье сперло, а как продышался, повело меня… Сижу на кушетке, икаю только да глазами бестолково хлопаю. Я ведь никогда больше двух-трех бокалов вина и не пью. Доктор вестового кликнул, наказал до каюты довести и спать уложить. Спал и вправду, как усопший, только теперь на свет белый глядеть мочи нет…

— И впрямь — невелика вина, — усмехнулся Арсенин. — Только позвольте все же поинтересоваться, какие это душевные терзания бравого штурмана в сопливую институтку превратить способны?

— Ну как же, Всеслав Романович? — в свою очередь удивился Полухин. — Сначала пираты эти, потом шторм…

— Это ты про какой шторм тут вещуешь, Коленька? — донесся с порога кают-компании удивленный возглас Силантьева. — Про ту болтанку третьего дня? Так то ж не шторм — одно название. Там и пяти баллов-то не было, нашел, с чего переживать…

— Из-за шторма, хоть он восьми баллов будь, и я переживать бы не стал, — возмутился штурман. — Только когда я с вахты сменился и по трапу спускался, шкерт рассупонился и чуть голову мне не снес! А следом — рында — фью-ить — сорвалась и в паре вершков от моего носа пролетела. А весу в той дуре бронзовой не менее пяти фунтов будет… Что вы мне ни говорите, а примета это паршивая — быть беде. И если не сами потонем, то на войну приплывем.

— От такого пассажа и я бы перепугался. — Первый штурман, представив себе пролетающую мимо рынду, озадаченно хмыкнул. — Ну, а пираты-то тебе чем не угодили? Хоть убей меня, не припомню, чтобы и там рында летала… Не знаю, как ты, а лично я от визита этих скоморохов громадное удовольствие получил.

— И не говорите, Алексей Степанович, я тоже давно так не веселился, — коротко хохотнул Арсенин. — Такой спектакль, никакой оперетты или варьете не нужно…

На какое-то время в кают-компании воцарилась тишина, каждый вспоминал о событиях минувших дней.

Двумя днями ранее «Одиссей», пользуясь пусть и несильным, но попутным ветром, неторопливо шел вдоль берега. Район был судоходным, и потому на невзрачную шхуну, вынырнувшую из-за ближайшего мыса, внимания никто не обратил. Умело лавируя под ветром, старенькое суденышко приблизилось к «Одиссею», встало на параллельный курс и пошло бок о бок. Вахтенный штурман уже собрался послать вестового, дабы тот выяснил, чего хотят самозваные соседи, когда на леерах «Одиссея» повисли трезубые кошки и на палубу парохода шустро забрались пятеро оборванцев. То ли загорелые дочерна европейцы, то ли арабы из прибрежных племен. Чумазый, под стать своему кораблику, «гость» грозно встопорщил скудную бороденку и, выхватив из-за пояса револьвер, что-то грозно проорал в сторону мостика. Здоровался, наверное. Вслед за предводителем остальные, выхватив припрятанное до поры оружие, рванулись навстречу матросам из палубной команды. Один из пиратов на бегу вмазал по скуле Семену Котову, и это стало его роковой ошибкой.

Сеня, не обращая внимания на мелькающий перед глазами клинок, коротко, без замаха впечатал пудовый кулачище в брюхо обидчику. Тот моментально поперхнулся боевым кличем и, выпучив глаза, рухнул на палубу. Котов тут же подхватил обмякшее тело и швырнул его навстречу оторопевшим от зрелища скоротечной расправы пиратам. Бросок оказался удачным — головореза, стоящего ближе к планширю, смело за борт, а бедолага, послуживший метательным снарядом, не подавая признаков жизни, безвольно обвис на леере. Пиратский атаман, возмущенный таким недружелюбным приемом, навскидку выпалил в Сеню из револьвера. То ли трясущиеся от гнева руки сослужили плохую службу, то ли по жизни пират был неважнецким стрелком, но предназначавшаяся Котову пуля по занятной траектории ушла вверх и врезалась в бок рынде. Обиженный колокол сверкнул медным боком и, издавая несколько запоздалый сигнал тревоги, зычно брякнул тяжелым языком. Впрочем, в сигнале уже не было необходимости: Корено, Василек и Ховрин выскочили на палубу и, не тратя время на выяснение обстоятельств, слаженно заработали кулаками. В считаные минуты группа захвата была разбита в пух и прах. Предводитель пиратов, получив от Василька удар в челюсть и одновременный апперкот от Ховрина, влип спиной в мачту и обессиленно стек на палубу. Коля Корено, демонстрируя превосходство одесской школы уличной драки перед всеми другими единоборствами мира, резким ударом сломал нос незадачливому противнику. Пока разбойник, разбрызгивая кровавые сопли, отлетал к планширю, одессит, звучно хэкнув, выбил последнему остававшемуся на ногах пирату пяток зубов и вторым ударом отправил его в нокаут.