— Истинная радость жизни бывает только от созидания. Все остальное — праздность, которая легко превращается в эйфорию, — наставительно выдал Ваня. — А праздность как вода может подточить самые монументальные строения.

— Вы все ставите с ног на голову, — поморщился доктор Бартон. — Государственная система создана для человека. А не человек для системы.

— Буржуазная ересь! Они созданы друг для друга и неразделимы!

— Вот поэтому я вас и не люблю, — вздохнул лауреат. — Вы не любите человека, как такового, а любите только его функцию.

— А вы зато любите животное в человеке!

В общем-то, резон был в словах обоих. Сейчас советское общество входило в период расслабления. И, чтобы избежать издержек, умные головы в комиссии социального инжиниринга ЦК с утра до ночи ломают голову, как сгладить негатив.

Вообще, капиталисты отлично научились эксплуатировать созданный ими миф о том, что именно они заботятся о маленьком человеке, о его истинных телесных и психологических потребностях. И достигли в этом больших высот.

США со своими вассалами не вбухали столько средств в гонку вооружений, как СССР. С одной стороны им это вышло боком. Теперь Пентагон ничего не мог противопоставить Советской Армии. С другой — буржуи получили возможность бросить ресурсы на поддержание достаточно высокого уровня потребления, удовлетворение самых смелых запросов населения. «Любой каприз за ваши деньги».

И второй столп их манипулирования — свобода. То ли кто-то сильно умный и предусмотрительный просчитал гигантскую силу и притягательность порока. То ли само так получилось. Но ставка была сделана именно на это. Свобода разврата. Свобода удовлетворения самых низменных потребностей. Психостимуляторы. Фетишизация, когда главным становится погоня за все новыми и новыми вещами, определяющими статус. Ликуй, свободный человек свободного Запада! Это тебе не в СССР днем и ночью за колючей проволокой штамповать орбитальные боевые станции. Веселись! Отрывайся! Хапай вещи! Один раз живем!

Джина выпустили из бутылки. И ныне процессы в самих США шли жуткие. Пуританская мораль очень быстро выветрилась. Появилась новая политическая сила — Партия Свободы, которая потеснила классических, но безвозвратно устаревших, демократов и республиканцев. В основе идеологии ПС вовсе не свобода духа, а свобода сброда. Там собралась самая психованная и крикливая публика — гомосексуалисты, педофилы, наркоманы. Гедонисты. Сумасшедшие. Черные и белые расисты, притворяющиеся гуманистами. Фашисты, притворяющиеся либералами. Все те, кто настроены сгореть в огне противоестественных страстей. «Один раз живем!» Там целенаправленно использовали энергию темных человеческих страстей.

Вся эта система имела довольно большую привлекательность у одурманенных масс и являлась реальной альтернативной Большому Социалистическому Проекту. Прежде всего, потому что использовала слабости сформированного за последние годы в западном мире профессионального потребителя, пожирающего материальные блага и нематериальные эмоции и страсти. Потребляй — это главное. Ну, еще не нарушай установленных для тебя рамок, притом где надо, очень узких. И, главное, не смотри с завистью за железный занавес.

Было понятно, что долго эта сатанинская конструкция, культивирующая скотство, не продержится. Если бы человек желал оставаться скотиной, он бы не добывал огонь и не строил храмы. Но крови Запад готов был попить человечеству еще много, пока не исчезнет, как тень под лучами восходящего в зенит Солнца.

Между тем диспут продолжался. Ваня совершал одну ошибку за другой. Лауреат снисходительно улыбался. А лорд торжествующе надувался. Да, нынче второму пилоту отказало его агитаторское чутье. И он сейчас лишь подводил оппонентов к веским контрдоводам в споре.

Я уже было хотел вмешаться и выдать пару банальных, но веских премудростей, но тут по кораблю прокатился гул. Перемигнулись лампочки. На пару секунд погас свет.

А потом раненым носорогом заревел сигнал тревоги…

Катастрофа в дальнем космосе. Что может быть страшнее и безысходнее?

Неожиданная деструкция «Афанасия Никитина» началась с двигательного отсека и быстро распространялась на другие отсеки. Постепенно она захватывала систему жизнеобеспечения.

Воет тревога. Раздаются скупые команды. Мечутся члены экипажа. Испуганные пассажиры что-то пытаются выяснить, но им лишь кратко указывают, куда двигаться и что делать.

Если поглядеть на наш корабль со стороны, сразу обращает на себя внимание круглый набалдашник на носу. Это спасательный отсек, который позволяет спасшимся при катастрофе протянуть некоторое время. Правда, надежда на помощь на таком расстоянии от Земли стремится к нулю. Ресурсов просто не хватит, чтобы дождаться спасателей. Сейчас поблизости от нас, да и дальше нас, нет ни одного пилотируемого корабля. Но знать это пассажирам не обязательно. В космосе жесткий принцип: «Пока жив, есть надежда». Значит, протянуть нужно как можно дольше.

Каждый в ситуации смертельного риска ведет себя по-разному. Кто-то охвачен ужасом, кто-то пребывает в ступоре. А кого-то захлестывает беспечная разухабистая психопатическая радость грядущего разрушения: «А гори они все синим пламенем!»

Народ поспешил в спасотсек. Перед входом в него началась толкотня. Крики. Оскорбления.

Больше всего шуму было от Друзиллы, которая то верещала в ужасе, то принималась качать права, чтобы ее не гнали так грубо вперед, да еще и относились уважительно. И в раздрае этих чувств она все время тормозила и создавала сутолоку. В результате Ламберто чуть ли не пинком препроводил ее в спасотсек.

Китайцы были дисциплинированны, хотя и тоже крайне напуганы. Как автоматы делали все, что прикажут, кланяясь представителям команды:

— Мы доверяем вам. Сделайте все возможное.

Немец тоже был крайне дисциплинирован, но не уставал повторять, как истинный западный обыватель, для которого внутренние чувства всегда считались важнее внешних обстоятельств:

— Это печально! И я крайне взволнован!

Лорд завалился одним из последних. У него сегодня счастливый день. Когда отключилось электричество, он сумел, пока все метались, вскрыть барный сервисный автомат и вытащил из него резино-пластиковую упругую бутылку с виски. В отсек он заходил, предварительно высосав большую часть содержимого, пока у него ее не отняли. Тогда Ховард заявил, что это единственный миг, когда он счастлив на этой чертовой скорлупке, которая вот-вот развалится. И теперь готов сдохнуть правильно и полноценно — пьяным и веселым.

Наконец, пассажиров и часть команды упаковали в спасательный шар с мягкими креслами, запасом еды и кислорода, а также защитой от аномального космического излучения. Устроился там и я. И началось томительное ожидание.

Нобелевский лауреат, приютившись в углу, был вовсе не в отчаянье и испуге. Его щеки порозовели, а в пылкой речи, которую он закатил, оружейной сталью звенела благородная праведность:

— Я же говорил, что ничем хорошим этот Близкий Контакт не кончится! Есть высшие силы! Есть!

— Мы же погибнем! — взвизгнул перепуганный, как и положено нормальному человеку, француз.

— Значит, так надо Провидению! — торжественно изрек астрофизик. — Я даже рад, что не буду участвовать в этом треклятом Контакте! В этом позоре человечества!

Потекло время тревожного и томительного ожидания. Кто-то молчал. Кто-то причитал. Немец все пытался обстоятельно выяснить характер угрозы и перспективы ее предотвращения, но ему никто ничего сказать не мог. Австралийка то всхлипывала совсем по-бабьи, то начинала клясть и этот полет к черту на рога, и своих спутников-болванов, и вообще всю эту неправильную шовинистическую жизнь.

— Где капитан? — вопрошала она. — Где этот чертов капитан?!

— Он пытается спасти наши шкуры, — спокойно откликался штурман, отвечавший сейчас за пассажиров.

— Половины экипажа нет! Я поняла! Они решили сбросить нас, как балласт! Сберечь ресурсы! И выбраться живыми! За наш счет!