И хотел убить обычной сигналкой. Старой доброй ракетницей, обозначавшей присутствие, когда рация не работает, что на Марсе не редкость. Штуковина, которая может не только может послать звезду сиять в небе, подавая сигнал, но способна также продырявить скафандр и тело, если вмазать в упор.

Опять каким-то чудом я вывернулся, и ракета прошла в сантиметре от шлема. Тогда поляк, ошпарив совершенно безумным взором, всем телом бросился на меня.

Мы вывалились из вездехода. Тот проехал еще несколько десятков метров и заглох. А мы бились друг с другом не на жизнь, а на смерть.

При своем субтильном сложении противник оказался нечеловечески силен. Даже против такого верзилы, как я.

Мы покатились по земле. Гжеляк попробовал разбить мой прозрачный шлем о камни. Когда это не получилось, попытался выдернуть из разъема и раздавить мой блок кислородного концентратора.

Атмосферное давление на Марсе в три раза меньше земного. В принципе, не страшно. Но кислорода очень мало. И еще газовые примеси. В общем, без системы воздухообеспечения человеку на поверхности светит три-четыре минуты, ну, может чуть больше. Сорви концентратор, а еще лучше раздолбай забрало, и со стороны смотри, как жертва в корчах помирает.

И этот гад ползучий все же раздавил мой концентратор, а заодно и энергетический стержень. И откатился от меня. Вскочил на ноги.

Я тоже поднялся, пошатываясь.

Поляк сделал шаг мне навстречу. И я увидел его совершенно счастливое, торжествующее и глумливое лицо.

Теперь ему остается чуток подождать, пока я задохнусь. Для этого просто держаться от меня подальше и не давать добраться до вездехода, путь к которому он мне перекрывал.

Он это понимал и сделал шаг назад, чтобы не дать мне снова войти с ним в клинч. Но только не учел, что я могу быть чрезвычайно быстрым. Особенно, когда бросок последний.

Я рванулся ему навстречу и воткнул штырь почвенного анализатора, похожего на стилет. Он всегда при мне. Висит на поясе. И сейчас пригодился, как никогда.

Бил я со всей своей дурной силы, которой у меня немеряно. Так что острие пропороло скафандр врага, а заодно и его тело.

Я отступил на шаг.

Поляк стоял, раскачиваясь, и на лице его царило изумление. Изо рта хлынула кровь. И негодяй рухнул на колени. Постоял так. Дернулся. Попытался приподняться.

Черт, надо ведь оказать ему помощь. Враг он, да. Поэтому его нужно связать. Доставить на базу. Допросить. И пускай руководители решают, как с ним быть. Но сначала спасти… Вот только хватит ли для этого мне воздуха и сил?

Я склонился над поляком и попытался приподнять. И тут он дернул рукой. Я думал, он опять схватит меня.

Но он просто нажал на кнопку коробочки, приклеенной на липучке к его поясу.

Земля вздрогнула. И я обалдело смотрел, как взрывная волна изнутри корежит наш вездеход.

И тут Гжеляк, явно удовлетворенный, закатил глаза…

Воздуха в шлеме становилось все меньше. И я начинал терять сознание.

Времени на раздумья и душевные терзания не было. Меня уже не волновало, помер Гжеляк или все еще жив. Он вражина. И вопроса — он или я, больше не стояло.

Я дрожащими руками перекрыл кран моего кислородного концентратора. Отсоединил тяжелую, нагревшуюся так, что жгла через перчатки, коробку концентратора. И вставил шланг в концентратор поляка. Потом присоединил его коробку к своему скафандру.

В голове уже мутилось. Первый вздох, глубокий и нервный, не дал ничего. Дышать в шлеме было нечем…

А потом потек живительный воздух.

Присев обессилено на валун, я минуту-другую тупо смотрел в землю. А затем огляделся вокруг, будто видел этот мир впервые.

Мир действительно кардинально изменился. Один мой добрый товарищ мертв — скорее всего, убит. Другой — тоже мертв, но не товарищ, а подлый предатель. Вездехода нет. Бушует пыльная буря. Добраться до базы невозможно. Впереди гибель.

Но даже не это самое худшее. В конце концов, пилот всегда ходит по краю, он давно свыкся, что смерть машет своей косой где-то совсем рядом, и однажды может снести и буйну головушку. Хуже, что я унесу с собой секрет нашей находки. В этих пещерах и скалах бункер Иных, может, не найдут тысячу лет. Поэтому я во что бы то ни стало должен дойти до базы. Или хотя бы сообщить о своей находке.

Связи нет. Импульсный маячок моего скафандра, который позволил бы при нормальном состоянии атмосферы найти меня хоть за тысячу километров, как оказалось, поляк заранее вывел из строя.

Но и что. Будем работать с тем, что имеем. А потому — вперед. И с песней.

Я действительно прохрипел старое киплинговское:

— И только пыль, пыль, пыль от шагающих сапог. Отдыха нет на войне!

И пошел. Падал под напорами ветра. Надиктовывал на контролер, фиксирующий наиболее важные моменты экспедиции, информацию, как пробраться к бункеру. Непосредственная запись путешествия к бункеру с контролеров была сброшена на накопитель бортовой ЭВМ вездехода и, скорее всего, погибла вместе с ним. Так что останется только то, что я надиктую сейчас. И те, кто найдут меня и запись, должны будут узнать, как вновь открыть нашу находку.

Вот только отыщут ли меня? В этих местах наметает такие барханы, что тело могут не найти никогда.

«Пыль, пыль, пыль из-под шагающих сапог…»

В ритме «шаг-отдых-шаг» прошли сутки. Потом еще одни.

Вода кончилась. Картридж кислородного концентратора был на исходе. Понятно, что до базы его не хватит. Я не дойду минимум полсотни километров. И, что совсем плохо, на базе даже нет транспорта, чтобы подобрать меня. «Муравей» был единственным транспортным средством, способным покрывать большие расстояния.

Но я все же тупо шел. Обстоятельства сильнее нас. Но это не значит, что нужно сложить лапки. Изменим обстоятельства!

Картридж кончался, и я ограничил поступление воздуха. Поэтому в голове постоянно мутилось. Но я шел, соблюдая ритм. Шаг за шагом. Километр за километром.

Потом запиликал сигнал, означавший, что картридж иссяк, его надо сменить. Я был бы рад, но он был единственным.

Я упал на колени. В голове мутилось. На губах был резкий привкус железа. Ну что же, будем считать это вкусом поражения. Я сделал все, что мог…

Когда открыл глаза, с трудом огляделся и прислушался, то понял, что нахожусь в посадочном модуле. В таком просторном, уютном, родном. И, главное, полном воздуха. Прохладного, пьянящего воздуха.

Как потом я узнал, на базе, потеряв связь с вездеходом, сначала не особо взволновались. Все же пыльная буря. Но когда радиосигналы начали пробиваться, а связи все не было, то мои товарищи сильно переполошились.

Беда не приходит одна. По дальней связи пришло сообщение с Земли, что полетный центр потерял контакт с грузовой ракетой, которая через неделю должна была обеспечить базу всем необходимым, в том числе топливом для возвращения на орбиту. Топлива, правда, для выхода на орбиту хватало, но только на одну попытку. И чтобы без излишних маневров.

Заря межпланетной космонавтики. Всего было впритык. Это не нынешние термоядерные монстры, похожие на солидные пароходы прошлого века. Тогда каждый грамм был на учете.

Вокруг планеты вращался несущий корабль. Он работал в автоматическом режиме, что не мешало ему вести контроль за поверхностью планеты. Оптика была достаточно мощная, и картографирование Марса не останавливалось ни на секунду. С него и получили изображение вездехода. А еще через несколько витков, когда буря на поверхности слегка утихла, на пределах возможностей оптики, с помощью хитрой вычислительной обработки изображения, зафиксировали бредущую в одиночестве по песку фигуру.

Было ясно, где находится потерпевший крушение член команды. Но непонятно, как его достать. Более ста километров от базы. Вездехода нет. Достаточно горючего в модуле нет.

Из Полетного центра пришло сообщение, что грузовая ракета на минуту вышла на связь и опять пропала. Движется планово. Возможно, если автоматика не подведет, приземлится вовремя. Тогда будет горючее. Будут материалы. И будет нам обратный путь.