Ведь не просто повесили — пытали. И ее, и водоносов, и даже подмастерья — на пальцах ни единого цельного ногтя. Впрочем, на тетке отчего-то следов не видно. Как и на паре других смутно знакомых трупов.

Какого хера здесь происходит⁈ Рорик вернулся и с катушек слетел⁈ А где дружинники? Сотник лютует? Да у него пороху на такое самоуправство не хватит! Тогда… А, ну да. Чего это я в самом деле. Ктож в этом мирке казнями заведует, кто может княжескую резиденцию реквизировать…

— Вот и поговорили, инспекторы хреновы…

Как бы не велик был соблазн ломануться к дверям и устроить разборки, я не настолько из ума выжил.

Не обращая внимания на нервные взгляды стражников, явно не знающих как реагировать на возращение бывшего хозяина, я развернулся на месте и потопал прочь.

Вот отчего горожане так напряглись — вылез засранец из тени. Как глист из жопы на свет божий вылез. Устал в шпионов играть, и захапав мой салон, начал порядок наводить. По свойски. С плеча.

И если тетку я могу понять, то чем ему не угодили кошатина с мальчишками-водоносами — тайна покрытая мраком. Как и факт, по какой причине он подвесил их именно возле салона.

Под негодование Гены, порывающегося устроить революцию, сирканье удивленных горожан, и непривычное молчание Киары, я оказался у гильдии. Зная, что у пацана есть деньги, я оставил их в общем зале, а сам двинул к лестнице. Толстая кассирша сидевшая на месте регистратора пыталась что-то возразить, но столкнувшись с моим взглядом, осела на месте.

Вздохнув и приготовившись услышать много близких сердцу слов, я распахнул хорошо знакомую дверь. Надо было подарок что ли купить…

— Кому там жетон шею трет⁈ — знакомые слова в обличии чужого голоса заставили сердце пропустить удар.

За столом сидела очкастая регистраторша. В воздухе не витало и капли алкоголя или медовых духов.

— Ой, это вы… — сбросив напускную строгость, очкастая брюнетка расплылась в заискивающей улыбке. — А я думала, вы ушли…

— Уже пришел. Не понял, а Эмбер где?

Симпатичное лицо приобрело плаксивые нотки. Регистраторша будто забоялась произнести лишнее слово:

— А-а-а, ее милость… А ее м-м-милости нету…

— Как нету? Куда девалась?

Воспоминание о повешенной барменше заставило мой голос звучать донельзя чужим.

— Е-е-ее милости просто…

— Сиятельству! Она графиня, а не баронесса! Ее сиятельству, поняла⁈ Что с ней⁈

— Ее сиятельство!!! — вскочив из-за стола и вытянувшись по струнке, заорала перепуганная девушка.

— Когда и кто⁈ Фамилия, звание, должность!!!

— Н-неделя, его г-г-г…

— Еще раз заикнешься, я тебе кабину развалю! Говори, мать твою!!!

— Д-данной гранд-кодом властью и под патронажем императорского трона, ее мило… Сиятельство!!! Ее сиятельство была… Была… Заключена-а-а-а… Стражу-у-у… — заревев белугой, наконец выдала перепуганная любительница книжек и безногих авантюристов.

Даже чувство вины за ревущую девчонку, не смогло побороть волну облегчения. Живая все-таки. А раз живая, значит не мертвая. Вот значит, что у них тут за слушанья происходят — чистки неблагонадежных элементов.

Ктож меня про костры инквизиции вспоминать просил…

— Так понимаю, глашатай болтал как раз по ее душу… Ну все-все, успокойся, не реви ты… Ну чего раскисла? Ну наорал, ну обидел… Ну хочешь пирог куплю? Платье подарю, с подружкой познакомлю?

— Хочу-у-у…

Склонившись над столом, брюнетка бесконтрольно рыдала, щедро орошая пустые бланки. Вышитая рубашка управляющей смотрелась на ней, как на ребенке, напялившем одежду родителей. А уж про слезы над столом особистки…

Будто за святотатством наблюдаю. Не так себя в этом кабинете ведут. Вообще не так.

— Ну и хорошо. Только успокойся. И давай по порядку. Что, где, когда… Че у вас тут за месяц-то наворотили?

И самое главное — нахрена. Салон понять могу, там демоны письками светили да вампиры в подвалах отсыпались. Тетку тоже можно допустить — она и мертвого достанет. Но Эмбер-то тут каким хреном? Этож гильдия! Им по уставу не положено носы в интриги совать!

Из-за меня, что ли…

— Да успокойся же, ну! Подумаешь — наорали! В сердцах же!

Усилившиеся всхлипы подсказали, что с женщинами я обходиться умею еще хуже, чем с городами.

— Ладно, сиди здесь… — убрав руку от ее плеча, я застучал берцами по ковру. — Будет тебе подружка.

Если эта чертова Киара уже не слиняла, почуяв запах жаренного. Уж кому-кому, а ведьме точно с городу тикать пора. Да и мне не помешало бы. Впрочем, когда это я отличался здравым смыслом?

Сотник приложил компресс к пустой глазнице, тряпка обожгла огнем, а боль прошибла до затылка. Крякнув, он допил лекарство и снова приложил компресс. Проклятая жара, проклятая пыль, ветер забивает во все щели, вот и в рану попадает, зудит. Одна только горькая помогает, да и то на день другой.

Близость вездесущей грязи вынудила вспомнить о глазной повязке, покоящейся в недрах массивного стола. Верно лекари повторяют, увечья в покое хранят, а не на смотрины выставляют — глазнице зажить дать надобно, а не раздражать попусту.

Коли уродством красоваться не перед кем…

Едва шелковая подкладка закрыла дыру на месте глаза, как за дверью послышалась нарочито громкая поступь. Резко сорвав и спрятав повязку, сотник грозно свел брови.

— Да посадник я, посадник — без твоего упомню… — отмахнувшись от дежурного приветствия, он сразу перешел к делу. — Почем там с конелюбами? В замок возвертались?

— Точно так, за стены заползли! Цельным эскадроном да с Куролюбом в придачу! — нервно дрогнул городовой, загипнотизированный пустой глазницей. — А к-караван купеческий к воротам колеса катит — велите придержать?

— Я тебе дам, придержать — порток не удержишь! Наказ позабыл — торговле не препятствовать⁈ Запамятовал, что за своеволие случается⁈

Побледневшее лицо подчиненного лишь добавило жара в закипающий в глазнице зуд. Гаркнуть не успел, а он уже исподнее обгадил. Пахари малохольные, нежные что твои огурцы… Сколько кольчуг да копий им не выдай, а все одно — холопские сынки. Ни выучки, ни норова — только бороды под дружинников стричь горазды, да черточки у своих топчанов зачеркивать, отсчитывая дни до конца службы и положенную землю с вольной.

«А че ты от срочников хотел? Не все же такие отбитые, как мы…» — вопреки причудливости, давно услышанные слова послужили пожарной командой для закипающей злости. В самом деле, чего еще от этих холопов ждать? Прав был «кукушонок». За битого — трех небитых дают. А за отбитого тем паче.

Жестом отпустив десятника и наказав ему не притрагиваться к купцам, сотник с неудовольствием заметил, что стражник не спешит покидать кабинет. Уподобляясь девке на выданье и переминаясь на месте, он с томным видом разглядывал массивный стол, на котором виднелся пергамент с печатью инспектора.

— Язык проглотил⁈ Щипцами вынуть⁈

— Это… А до срамной избы… То бишь, до дворца княжеского — вестового посылать? Круглобрюхому о конелюбах доложиться?

— Содомит пухлый лучше нашего ведает, кто да пошто эскадроны к Куролюбам подсылает. А коли нет, пущай телеса растрясывает, да сам до гарнизона топает! Еще чего, челобитные ему слать… — неуверенность на лице подчиненного заставила сотника сжать кулаки. — На пост вертайся! Да гляди, коли на карман принять удумаешь — суровой нитью зашью!

Памятуя судьбы непонятливых сослуживцев, смевших как в былые времена трясти взятки с караванщиков, городовой стукнул древком копья о ковер, и затопал в коридор, оставляя посадника наедине со спрятанной повязкой.

Вспомнив лицо подчиненного при виде его пустого глаза, бывший дружинник хмуро покачал головой:

— Сталь не лаской закаляют…

Как говаривали предки, удобряя корни — дерева не срубить, как и не стать сильнее, нежась в слабости. Сколько повязок не нацепи, а ничего не переменится.

Скомкав ткань, он зашвырнул ее в грубую каменную печурку, слаженную наспех еще зимой и, словно стремясь подтвердить слова делом, остановился у бойницы намеренно врываясь в конус пляшущей пыли.