И начальник экспедиции Луганский решился. Если бы с грузовой ракетой не установили минутную связь, то он не сделал бы ничего. Экспедиция в такой арифметике дороже отдельного члена экипажа. Но здесь представился шанс.

Он лично умудрился поднять модуль и виртуозно посадить его в трехстах метрах от моего распростертого тела. К тому времени мой картридж уже полностью закончился, и наступило кислородное голодание. Меня внесли в модуль, а потом вытащили с того света.

Я нашел то, что найти не смог бы никто. Славу первооткрывателя объекта Иных я скромно разделил с погибшими героями космоса Алиевым и Гжеляком. По последнему информация была засекречена. Незачем будоражить народ тайнами, которые ему знать не положено…

Когда я вернулся на Землю, и еще даже не закончилась послеполетная реабилитация, меня уже взяли в цепкие руки сотрудники Наркомата госохраны. Каждое слово, каждое мое действие они препарировали под микроскопом, разглядывали критически со всех сторон, выворачивали наизнанку. Потом меня ненадолго оставляли в покое. Чтобы на следующий день заняться тем же самым с новыми силами.

Допросы, допросы. Одни и те же вопросы изо дня в день в расчете на то, что я собьюсь, появятся несостыковки, и мое вражеское нутро полезет наружу. Со мной работали со вкусом и толком, как с самым закоренелым вражеским шпионом.

Впрочем, я был не в обиде. Следователей я понимал. Им кровь из носу надо было докопаться до истины. И у них были в основном мои слова, притом достаточно странные. А слова они и есть слова. Их надо проверять и перепроверять.

По итогам той великолепной исследовательской вылазки я имел все шансы загреметь под суд. Я сам не мог объяснить, что меня заставило нарушить столько пунктов инструкций. При том, что за всю прошлую жизнь я, наверное, не нарушил серьезно ни одной. Мои слова про нашедшее умопомрачение вызывали лишь усмешки.

Следствие все продолжалось. Меня продолжали донимать, правда, не с такой интенсивностью, и после возвращения в Москву. Терзали в здании Наркомата госохраны на площади Дзержинского. И в кабинетах Управления Дальнего Космоса. И в других местах.

И никто ничего не говорил о моих дальнейших перспективах. Насчет суда я, скорее всего, погорячился. Процесс над героем Четвертой Марсианской — это все же перебор. Но что дальше мне не дадут водить даже велосипед, и я останусь привязанным навеки к Земле — в этом у меня сомнений не было. Кто доверит такому раздолбаю штурвал корабля? Кто возьмет такого разгильдяя в полет? Коллеги, те, кто был в курсе, уже воспринимали меня как ходячую бомбу.

Но этим мои мытарства не исчерпывались. Однажды меня отвезли в закрытую клинику, оберегаемую вооруженной автоматами охраной, что для Москвы уже смотрится абсурдно. От кого в столице держать оборону?

Там за меня всерьез взялись эскулапы и прочие головастые ребята. Со мной проводили какие-то странные медико-биологические исследования. Проверяли аппаратурой, которую я до того никогда не видел. А потом были еще не менее странные психологические тестирования. Я не понимал, что творится. И у меня были подозрения, что меня никогда не выпустят на волю.

Выпустили. Для того чтобы следующая встреча прошла в доверительной обстановке.

В закрытом секторе Полетного центра в Астрогородке, в оранжерее летнего сада, где я релаксировал на мягком диванчиках под разлапистыми тропическими растениями, меня и нашли.

— Разрешите потревожить ваше одиночество? — спросил вальяжный высокий мужчина с насмешливым выражением лица.

При этом он продемонстрировал мне удостоверение полковника Наркомата госохраны и предъявил карточку доступа к нашему делу, без которой я с ним не стал бы разговаривать. Так что, конечно же, я согласился на его общество.

Он представился Иваном Ивановичем. И началась ключевая для всей моей жизни беседа.

В Иване Ивановиче не было мрачной решимости и стремления искоренить скверну, как в его коллегах. Это был сотрудник другого полета. Он овевал волной доброжелательности, сочувствия и ироничного понимания. При этом не пытался по сотому разу задавать одни и те же вопросы. Мы просто обменивались мнениями о происшествии.

— Знаете, товарищ майор, — сказал он. — Я изучил ваше досье, мы переговорили с вашими сослуживцами. Вы удивительный человек.

— В чем именно? — хмыкнул я. — В способности влипнуть на чужой планете в криминальную историю?

— И в этом тоже… Вы за свою жизнь не нарушили ни одного приказа и инструкции. Потрясающая дотошность.

— Нет ничего тупее, чем в космосе нарушать инструкции, — буркнул я. — Это кратчайший путь на тот свет.

— И вдруг вы разом, с каким-то отчаянием посылаете к чертям все уставы. Притом без крайней необходимости. Не странно?

— Я уже говорил, — поморщился я. — Это было умопомрачение. Причин его не знаю. Понимаю, звучит наивно. Так что пишите — я виноват. И готов ответить.

— Бывалые космопроходцы вели себя как дети, — без всякого осуждения произнес Иван Иванович. — И не желали осознавать этого. Что это? Если честно?

— Честно? — на миг я задумался, а потом вдруг выложил то, что грузом лежало на моей душе. — Нас как будто вели. Против нашей воли.

— Скорее всего, не всех троих, а именно вас… Вы не виноваты. У вас слишком мало опыта. И вы сразу попали в поле Поиска.

— В какое поле? — не понял я.

— Когда вероятностные линии сходятся на искомом объекте, — еще более туманно пояснил Иван Иванович. — И лидер Поиска находится в состоянии «торпеды». Устремлен на цель. Все чувства и сама канва событий становятся другим. И ты делаешь не то, что кажется рациональным. А то, что надо.

— Что за ерунда, извините?!

— Ладно, пока отложим этот момент до относительно ясности. Как вы думаете, почему Гжеляк напал на вас?

— Он сошел с ума, — с готовностью ответил я.

— Псих-одиночка?

— Скорее всего.

— Не-ет, — протянул Иван Иванович. — Он отлично знал, что делал. И просто не мог отдать бункер.

— Что же получается? «Заморыши» протащили к нам в экспедицию своего агента?

«Заморышами», то есть живущими за морем, в обиходе называли единственно реально противостоящий Советскому Союзу блок под предводительством США, расположенный на Американской континенте.

— Все гораздо хуже, — с улыбкой произнес Иван Иванович. — Это дест. И он тоже ощутил поле Поиска.

— Что?!

— Кстати, вы продолжаете находиться под ударом. Вы для них враг. Вы — потенциальный поисковик.

— Какой поисковик?

— Такой, что очень нужен «Фракталу».

Выложил он после этого весь расклад. Вот так мне открылся «Фрактал», вписавшийся в саму плоть государственного аппарата СССР и где-то даже стоящий над ним. Десты. И странная возня вокруг контроля над развитием мира.

После чего Иван Иванович предложил мне сотрудничество и покровительство:

— Вас не оставят в покое. А мы — защита.

— Что может случиться с майором космических сил здесь, в сердце СССР?

— Все, что угодно… Ну а еще, я предлагаю вернуть вам космос.

— Это реально после такого? — удивился я.

— Это не просто реально. Это необходимо, Анатолий Иванович… Представляю, какие вас сейчас обуревают чувства. Не рубите сгоряча. Подумайте. Оцените. И, скажем, послезавтра встретимся здесь, — он поднялся и церемонно попрощался.

Два дня я пребывал в чумном состоянии. А потом, при очередной встрече в оранжерее, согласился на все.

— Должен я подписать какие-то документы? — деловито осведомился я, примерно представляя, как оформляется сотрудничество граждан со специальными службами.

— Ну что вы, — усмехнулся Иван Иванович. — Это просто смешно… Итак, с сегодняшнего дня я ваш куратор, мой псевдоним Звеньевой.

— Понял, — кивнул я.

— А ваш псевдоним… С учетом специфики деятельности. Ну… Пусть будет Старьевщик. Не коробит?

— Нет, — покачал я головой и почувствовал, как в глубине души что-то встрепенулось от этого слова, будто оно всегда накрепко было связано со мной. Просто память моя этого не сберегла.