Я сидел в своей каюте за рабочим столом и критически рассматривал на экране монитора свою физиономию, занявшую всю первую страницу английского сетевого журнала «Таймс». Там еще шла кроваво-красная надпись: «Открыватель «Телеграфа» снова в деле! Что принесет человечеству его экспедиция на Уран — гибель или расцвет?»

Бремя славы, черти ее дери. В половине сетевых изданий последние недели мелькает мое лицо.

После открытия Галактического пункта связи я стал героем всей планеты. Однако, поняв, что добром это не кончатся, удушат меня эти конференции, выступления и торжественные встречи, решил укрыться подальше. Благо, «Фрактал» согласился вывести мою фигуру в тень и подключить к такой работе, которую кроме меня никто не в силах.

Славное это было время — первые годы работы на «Фрактал». Перед моим ошарашенным взором раскрывались жутковатые тайны, но на их место тут же приходило несколько загадок.

Я ни на секунду не пожалел, что переквалифицировался из пилотов в планетчики. На моих плечах отныне лежала организация исследований тверди различных небесных тел. Разведывательные вылазки. Работа в экстремальных условиях. Хотя приходилось порой вспоминать и мастерство пилота. Подрабатывать, так сказать, по совместительству.

Вообще, космос не терпит людей с узкой специализацией. Тогда бы пришлось возить в экспедицию по сотне человек. Дантист, терапевт, геолог, биолог, инженер по двигателям, техник по обеспечению — список бесконечен. Так что космонавт должен уметь все. Быть вторым пилотом, возглавлять исследования поверхности, собирать биоматериалы и булыжники. И даже играть на гармошке — но это не обязательно, однако в длительных полетах желательно. Хотя бы на гитаре.

Но главная моя работа в космосе была на «Фрактал». Старьевщиком. Тем, кто ищет Предметы разверстки.

Идея эта принадлежала Звеньевому. Как-то он признался, что, когда озвучил ее, многомудрые коллеги посчитали его сумасшедшим. Но он, как всегда, разглядел что-то, что было сокрыто от взора других.

Я тоже, честно говоря, тоже поначалу посчитал его сумасшедшим. Главный его посыл на первое задание был, как к народному герою Ивану Дураку: «Иди, Казанцев, туда, не знаю куда. Найди то, не знаю что».

Неожиданно его «сказочная» методика дала результат. Я начал находить Предметы Иных.

Меркурий. Естественные спутники Юпитера и Сатурна. И, как апофеоз, последнее путешествие на Плутон, на одном из первых кораблей класса «Тесей», еще не отработанном и опасном. Очень долгая была экспедиция — почти три года. Очень суровая. И очень успешная.

Сейчас, с проснувшейся памятью, я могу оценить, насколько отличалась работа Старьевщика в прошлых мирах от нынешней. Там мне заказывали Поиск конкретных Предметов. Я их находил — эффективно и безошибочно. Здесь мне не говорили, что искать, просто я уходил в очередную экспедицию. И находил там Предметы. Или они находили меня. Раз за разом.

Я отыскивал лабиринты Иных. Их причудливую аппаратуру из керамики в сочетании с металлами, непостижимым образом сросшихся воедино. Небольшие и мастерски отточенные фигурки загадочных животных. В космосе оказалось полно следов Иных. И в каждом был свернутый смысловой пакет. Который потом разворачивали с неизвестными мне целями и последствиями. Но меня это не должно интересовать…

Отвлекла меня от воспоминаний трель звонка. На экране было видно, что перед каютой топчется второй пилот Ваня Доронин.

— Открыть, — отдал я сервисной ЭВМ голосовой приказ.

— Разрешите? — осведомился образовавшийся в проеме прохода Ваня.

— Ты-то мне и нужен, — кивнул я. — Заходи.

— Есть! — второй пилот не уставал глядеть на меня с такой преданностью и восхищением, что мне хотелось от него спрятаться.

Он вошел, оглядывая с интересом довольно просторную каюту руководителя экспедиции. Главной достопримечательностью здесь было огромное, почти от пола до потолка, окно в космос из прозрачного металлопласта. Это вам не крошечные иллюминаторы или экраны. Можно было изменить полярность и превратить окно в обычную стенку, но я предпочитал наслаждаться просторами Великой Пустоты с покрывалом Млечного Пути, колючими звездочками и пушистыми туманностями.

— Дело к тебе есть, Ваня. Серьезное. Да ты присаживайся, — указал я рукой на второе кресло. — В ногах правды нет.

— Так точно, товарищ полковник, — он устроился на кресле, прямо, будто кол проглотил.

— Ну что, пилот, каяться будешь? — спросил я.

— В чем, товарищ начальник экспедиции? — насторожился Ваня.

— В презрении общечеловеческих нравственных позиций.

Он взволнованно сглотнул и непонимающе спросил:

— В каком смысле?

— Жалоба на тебя пришла. Там так и написано.

Ваня побледнел и полюбопытствовал:

— От кого? И как такое может быть?

— Вот, — я протянул ему отпечатанный на принтере пластиковый листок с художественными завитюльками. — Читай.

И откинулся на спинке кресла, предпринимая титанические усилия, чтобы не расхохотаться в голос.

По мере прочтения лицо второго пилота вытягивалось, глаза округлялись. Хорошо быть молодым, непорочным, когда все эмоции на лице написаны. Но я уже давно забыл такое беззаботное состояние.

Жалобу начальнику экспедиции на второго пилота накатала Друзилла Блэйк. Из сего творения следовало, что Ваня, цинично попирая гендерное равенство, подал ей руку, когда она сходила с автобуса на поле космодрома. Называл унизительными словами — мадам, гражданка и товарищ. Уступал дорогу, демонстрируя свое мнимое мужское превосходство. Не дал взять свой багаж после стыковки. И не помог дотащить тот же багаж до каюты, продемонстрировав в очередной раз мстительный мужской шовинизм. А еще хватал за интимные места.

— Это за какие места? — строго спросил я.

— Удержал в невесомости за талию, чтобы она не пробила головой обшивку, — покаялся пилот.

— Да, эта может, — я сдержаться не мог и, прикусив губу, все же всхрюкнул смешком.

А парень был искренне расстроен. Я смотрел на него с каким-то теплым чувством. Полный оптимизма, веснушчатый, пышущий энергией и энтузиазмом. И страшно, до фанатичности, идейный. И какой-то в глубине души весь правильный. Таким вот ребятам, порывистым, оптимистичным, верным и предстоит осваивать Солнечную Систему, входить в Великое Кольцо. Даже завидно как-то становилось.

У Вани сейчас были гораздо менее оптимистичные мысли. Он был поражен и изумлен подлым наветом. Особенно его психику травмировали претензии по уступленному месту.

— Но она же женщина. Уступать же место надо!

— Она не женщина, а феминистка, — назидательно прокомментировал я.

— И что, щелбана ей отвесить, чтобы подчеркнуть гендерное равенство?

— Ни в коем случае. Иначе обвиняет в геноциде. Просто будь с ней осмотрительнее. И ни в коем случае не уступай место.

— Понял, — все вдолбленные советским воспитанием в Ваню правила поведения противились этому.

— Вот и ладненько.

— А что теперь с этим? — второй пилот показал пальцем на жалобу.

— Будем писать ответ.

— А какой, товарищ полковник?

— Что я тебя страшно наказал.

— Каким образом? — поежился второй пилот.

— Ну, не знаю, — развел я руками. — Протащил пару сотен тысяч морских миль в скафандре, привязанным на тросе за бортом.

— Педагогично, — хмыкнул Ваня.

— Пожалуй, ограничусь тем, что провел с тобой страшную воспитательную беседу. Проникся?

— Проникся. Теперь на километр к этой заразе не подойду без защитного костюма.

— Ну, это ты зря, Ваня, — возразил я. — Вот мой тебе приказ. Не суетись. Не прячься. Мы тебя ждем в нашей компании сегодня. Как закончится смена. Ты же у нас звезда салона…

С утра у меня было какое-то пришибленное состояние. Физически я ощущал себя просто идеально — выспался, бодр, ничего не болит и не ноет. И было в этом идеальном самочувствии нечто тревожное. Так я ощущал себя только на корабле чужиков, когда на руке был браслет, отвечающий за мое благополучие и пресекающий попытки побега, в том числе на тот свет.