— Не стрелять! — заорал Бернхем, пытаясь перекричать беспорядочную пальбу, но все усилия оказались тщетны. Люди, еще час назад беспрекословно выполнявшие любые его распоряжения, почувствовав дыхание смерти у своего виска, засыпали градом пуль камень, за которым укрылись Пелевин и трясущаяся от страха девчонка. Через минуту, когда патроны в барабанах револьверов и магазинах винтовок иссякли, стрельба прекратилась.

Воспользовавшись кратким затишьем, Алексей повернулся к девчонке и прошипел на исиндебеле[157]:

— Беги! Пока они не стреляют — беги! — Видя, что та не шевелится, он оскалил зубы и прорычал уже по-русски: — Да беги же ты, дура!

Отвлекая внимание на себя, Пелевин выкатился из-за камня, дважды неприцельно выстрелил и тут же, стараясь одним прыжком долететь до воронки, отпрыгнул влево. Благо после ночного побоища земля была сплошь ими изрыта. Прыжок вышел не совсем удачным, и Алексей еле успел откатиться за завалявшийся перед воронкой труп, когда две вражеские пули, вонзившись с жирным чавканьем в деревенеющее тело, забрызгали его чуть теплой кровью.

«Ирония судьбы, не иначе, — подумал Алексей, судорожно набивая патронами каморы барабана после того, как высадил оставшиеся патроны в приближающегося наемника. — Вчера мы убивали кафров, а теперь я должен быть благодарен мертвецу за то, что он спас мне жизнь сегодня…»

Коченеющее тело негра никак не отреагировало ни на новые раны, ни на благодарность вчерашнего врага — мертвым безразличны проблемы и радости живых. Даже если те стоят на самой границе жизни и смерти.

— Да куда ж вы, паршивцы, с суконным-то рылом, — оскалился Пелевин, приподнимаясь из своего укрытия и выпуская оставшиеся заряды из трофейного револьвера. — Я же предупреждал, что не промахиваюсь, — констатировал Алексей, видя, что еще двое противников отправились в места, богатые дичью.

Пример погибших приятелей несколько отрезвил остальных наемников, и они, попрятавшись, кто где сумел, буквально засыпали убежище Пелевина градом пуль.

— Однако долго я здесь не пролежу, — хмыкнул Леша, кидая взгляды по сторонам в поисках нового укрытия. — Доктора уверяют, что долгое возлежание на холодной земле может прискорбно отразиться на здоровье.

Но как только несколько пуль с противным визгом пролетели в нескольких дюймах над его головой, желание иронизировать пропало напрочь. Бегать под прицелом дюжины стволов для здоровья, может статься, еще прискорбнее.

Озаренный внезапной мыслью, Алексей кубарем выкатился из своего убежища. Переместившись на пару ярдов вперед, он рыбкой нырнул в ближайшую воронку и как можно плотнее прижался к жесткой африканской земле. Поступок, вопреки всякой логике, привел к ожидаемому результату, и встречный залп взрыхлил землю футах в десяти от его укрытия. Ну кто еще, кроме сумасшедшего русского, вместо того чтобы попытаться разорвать дистанцию с превосходящим его в огневой мощи противником, рванет навстречу верной смерти?

Упокоив двумя выстрелами ближайшего наемника, Алексей перевернулся на спину и испустил в небо жуткий волчий вой. Услышав клич извечного врага, отрядные лошади словно сошли с ума. Сорвавшись в безумной панике с импровизированной коновязи, скакуны, создавая преграду для прицельной стрельбы, с диким ржанием рванули в разные стороны, сбивая с ног стоявших на пути людей.

Воспользовавшись суматохой, Пелевин по-пластунски дополз до кустов и, сунув пальцы в рот, засвистел. Услышав зов хозяина, его конь, давным-давно приученный и к ружейной пальбе, и к волчьему вою, и к львиному рыку, радостно всхрапнул и за пару махов добрался до леса. Ласково похлопав по шее верного друга, Алексей вынул из седельной кобуры маузер и обвел взглядом стоянку.

— Извини, приятель, ничего личного, — прошептал он, найдя среди общего мельтешения фигуру проводника. — Если кто и сможет меня в этих дебрях найти, то только ты, дружище… — и нажал на курок.

Звонкий хлопок выстрела остался незамеченным, так как сразу же за ним последовал истошный вопль Уналанги, зажимающего простреленную навылет ногу.

— Простите меня, Алекс, но закон превыше дружеских чувств, — грустно обронил Бернхем, провожая удаляющегося Пелевина хмурым взглядом. — Своими бегством вы не оставили мне выбора. — Разведчик, до сего момента не участвовавший в перестрелке, вскинул к плечу приклад винчестера.

— Вырвался! Господи! Неужели вырвался?! — раз за разом повторял Алексей, стараясь удержаться в седле, пока его жеребец непредсказуемыми рывками на полном скаку обходил кусты и коряги. — Живо-о-ой! — заорал он в полный голос, выбрасывая в пустоту излишек адреналина кипятившего его кровь. — Живо-о-ой!

И в этот момент правый бок обожгла боль, хлесткая и жгучая, как от удара плетью.

— Пи-и-и-ить… — прохрипел Алексей, не в силах ни открыть глаза, ни завопить от боли, раздирающей тело раскаленными клещами. — Есть тут кто-нибудь? Ради бога, пи-и-и-ить… — Не дождавшись ни воды, ни ответа, Пелевин вновь провалился в темную пропасть беспамятства.

— Дым, почему так дымом воняет? Неужели эти твари, вместо того чтобы пристрелить меня, живьем сжечь решили? — Пелевин с громадным трудом приоткрыл глаза, но ответа на свои вопросы так и не нашел. Вместо четкой картины в глазах багровой пеленой плескался туман. Что-то мягкое, отчаянно воняющее миртом и какими-то пряностями, погружая его в забытье, опустилось на лицо.

— Боже, до чего жрать-то хочется, — проснулся Алексей от движения ветра, щекотавшего ноздри запахом аппетитного варева.

Он раскрыл глаза, но вместо ожидаемой лазури неба над головой валявшегося на жесткой лежанке человека возвышался куполообразный каменный свод пещеры. Желая найти хоть какое-то объяснение происходящему, Пелевин рывком перевернулся на бок и тут же взвыл от резко стегнувшего удара боли. Справа еле слышно прошелестели чьи-то шаги, и в раскрытый в вопле рот Алексея пролилась какая-то вязкая жидкость с неприятным запахом и мерзким вкусом. Сил для сопротивления не нашлось, и Леша с отвращением заставил себя проглотить отвратительное питье. К удивлению, через несколько минут боль отступила настолько, что он смог сесть, опереться на валун и оглядеться.

Сомнений не оставалось, он находился в небольшой, ярдов двадцати в поперечнике, полукруглой пещере. В трех шагах от его лежанки, над негромко потрескивающим сучьями костром, весело булькал похлебкой закопченный котелок. В дальнем углу пещеры в маленьком бассейне с желобом, сложенным из отшлифованных камней, раскидывал серебряные струи звонкий ручеек. Сбоку от миниатюрного водохранилища на каменной клетке, как на постаменте, возвышалось резное изваяние. Вход в пещеру прикрывала завеса из лиан и листьев, плотная настолько, что солнечные лучи, с трудом пробиваясь сквозь нее, освещали только небольшой пятачок перед входом.

Вновь прошелестели почти неслышные шаги. Перед Алексеем опустился на корточки старый, похожий на высохший под солнцем гриб, негр, облаченный в длинную, до пят, домотканую рубаху. Пелевин всмотрелся в лицо незнакомца, но понять, к какому из племен тот принадлежит, так и не смог. Ни внешность старика, ни странные узоры на рубахе ответа на интересующие вопросы так и не принесли.

— Где я? — просипел Алексей и, сообразив, что спрашивает по-русски, повторил вопрос по-английски и на исиндебеле: — Где я и кто ты?

— Твоя в эмпакассейро Хлоси[158], банталим[159]. Моя называть Итолунгу, моя тута кунгоси Хлоси[160] старшая служителя по-твоему.

К удивлению Алексея, старик достаточно прилично говорил на пиджин-инглиш.

— Твоя тута уже одна, две, три… — начал отсчет Итолунгу, медленно загибая пальцы. — Солнца шесть разов взошла, как твоя здеся валялся.