А все эти бредни про мою невероятную праведность и жертвенность… Пф-ф-ф! Лучшая шутка за последний год! Жалко дед не слышал…

Зря федерал так усложняет, все в нем просто как палка — чего стоит пара сотен живых, когда на кон поставлены тысячи мертвых? Совершенно безумное и извращенное чувство долга, заставляющее приносить все новые и новые жертвы, дабы не позволить обесцениться старым. Себя ли он приносит, северян, или бывших наставников — не так уж важно.

Беда в том, что я такой же. Поэтому здесь сидел он, поэтому здесь стою я.

Все это как-то отдает замполитом… Это он все рвался наверх, к большей власти, надеясь что сможет восполнить принесенные ради того жертвы. Или микрофонщиком, который искупал злодеяние, сделанное из благодетели, подвигом, совершенным из чувства вины. Чего они добились в итоге?

Где-то на границе зрения маячила почти осязаемая мысль о Гене. О сотнике. О хрыче и капитане. О возможности все исправить, все починить. Может не так, может не этак, но хоть как-то. Без наркоза, но с оркестром. Нужно просто согласится. Помолиться там, или кровью на танке расписаться… Не знаю как правильно божками становятся.

— Фуфло.

Самообман. Нихера уже не исправишь, стань ты хоть дважды богом и трижды кавалером всех ангельских орденов. Хрыч пытался, капитан хотел, князь, герцог, даже долбанная Аллерия с сотником…

Кажется, я начинаю понимать значение фразы «надо уметь проигрывать». Надо не смирится с поражением, нужно уметь выбирать его осознанно…

Упорство это красиво, превозмогание достойно, а целеустремленность похвальна, в то время как трусость и смирение вызывает отторжение. Но может иногда сдаться это единственное правильное решение? Войну можно закончить не только победой, но и поражением.

Просто опустить руки? Совершить то, чего не смогли ни федерал, ни князь, ни Грисби? Ни Эмбер, ни Киара, ни Гена, ни Клебер, ни даже чокнутый на всю башку Айболит… Отпустить. Забыть. Признать. Не становится князем, искупающим одни грехи другими или федералом, который аки кошка дожидается, что в его лотке приберет кто-то другой.

Кучка дебилов, действуют так, будто жертва ценна сама по себе… Из всех них только Гена рисковал не ради идеи, не ради страны или из чувства долга, а ради… Ради меня. Или того человека, которым он меня видел. И это обязывает. Взывает, жжет, подстегивает оправдать его веру, доказать, что не зря, что не по ошибке.

Но хрена с два. Хватит с меня этих искуплений и оправданий. Не хочу. Не буду.

Не слушать хрип рации за спиной, забыть про возложенное на алтарь высших целей. Плюнуть на эти цели и пути их достижения, признав ошибку. Остановить маховик, перемалывающий живых ради памяти мертвых, реальность ради мечты, темное настоящее ради светлого будущего.

Сдаться и проиграть, смирившись с былыми и будущими прегрешениями.

Звучит так же неосуществимо, как и бредово. Какое-то нелепое оправдание, не порождающее ничего кроме злости на самого себя. Но видимо так и должно быть… Как иначе?

Гена… Чертов пацан. Очередное лицо в длинном калейдоскопе.

Погибая ради «общего дела», идеи, или долга, они в итоге все отдавали на откуп какого-то чокнутого лейтенанта, который даже свое имя вспомнить не способен. Бедолаги не понимали — солдат волен только жертвовать, а вот обретут ли эти жертвы смысл — зависит только от командиров.

— Прости пацан, но другого мармелада у меня нет.

В жопу всю эту божественность и прочие бредни. Становиться очередным демоном я не собираюсь. Пусть он будет хоть с крыльями, хоть с пропеллером в жопе.

Мертвые остаются мертвыми. Думать надо о живых. Так себе откровение, но на большее моего звания не хватает.

Стена живого света растворялась, пока ошметки бутафорских тел уходили под размокший бетон. На смену стихающей рации и слезам нерожденной мечты одних и кошмара иных, приходил тихий клекот и журчание воды.

Груда металлолома, бывшая когда-то вертолетом, все так же покоилась в холодном ручье, но теперь смотрелась какой-то… Бесполезной.

Слышал такую шутку, будто вертолеты это души погибших танков. Очень мстительные души. Не смешно.

— Ты… — голос Киары заставил вспомнить про боль в руках и сочащуюся с плеча кровь. — Ты как здесь оказался? Тебя же только что не было? Я вовсе решила, ты сбежал… Предал, бросил и сбежал.

Полянка красовалась сотнями тел, некоторые из которых были еще живы, а некоторые успели погибнуть уже дважды. Филин задумчиво рассматривал кучу белого пепла, что покоилась на месте где только что стояла ведьма. Пара уцелевших петухов зализывала друг другу раны, с опаской посматривая на людей.

— Я и сбежал, тащем-то. Предал, бросил и сбежал. Хреновые выборы были. Голоса подтасованы и вообще кандидаты пидо…

— А, все такой же псих — полно, не продолжай, мы и сами справились. Твоя белоснежная тваринка, чья жуткая башка так и просится в холодец, всех в один миг упокоила. Цок… — фиолетовая щелкнула пальцами. — И тишина… Подожди, еще капельку свихнусь и пойду интересоваться, чего она сразу не «цокнуть» не могла, дожидаясь пока меня холодными кишками до плеч забрызжет… Совсем чуть-чуть ждать осталось, са-а-амую малость…

Несмотря на едкость в голосе, ведьма и впрямь выглядела паршиво. Сидя подле тела оруженосца, она обхватывала себя руками, мерно качаясь взад-вперед.

Судя по удивленным глазам филина, он был непричастен к смерти ведьмы точно так же, как и к пробившейся из мертвой земли травинке возле его лап.

Сообразив, что не вижу возле тела оруженосца его очкастой «вдовы», я обнаружил ее над прижатым к земле князем. Приставленный к его горлу сапог не позволял говорить, а струящаяся из рассеченного уха кровь уже прочно пропитала землю.

Заметив мое приближение, Рорик преисполнился решимости сохранить лицо перед ликом смерти. Вампирша же едва заметно оскалилась, предчувствуя обед со вкусом мести.

Зря, обоих ждет облом.

— Ты в своем уме⁈ — впервые Киара заняла сторону сестры, мигом вскочив с земли и так же нависнув над безоружным князем, чей меч покоился в ручье.

В своем ли уме человек, который только что отказался от становления живым, или не очень, но все же богом? Или хотя бы мелким божком?

— Да, вполне в своем. Отпустите и вся история.

— Нет… Нет-нет-нет, всему есть предел, даже глупости! Следи за руками — он… — Киара ткнула в князя. — Убил твоего оруженосца. — кивнула на тело Гены. — И после этого ты хочешь его отпустить⁈ Да ты же сам зубами скрежечешь, я же вижу! Сам же мести желаешь!

Оттого и отпускаю, что хочу. Убив всех «плохих» войну не закончишь. Полжизни пробовал — не получилось. Никакой он не враг и не подонок. Он такой же как его жертва. Обычный парень, верящий хрен пойми кому, хрен пойми во что.

Хватит уже этого бреда. Нельзя положить конец, а потом взять «на посошок». Все, закончили. Враг стал человеком, а противник соперником. Вместо «уничтожили живую силу», «подвергли огневому воздействию» и «обезвредили» начинаем говорить нормально, по человечески.

А самое главное, нужно забыть про понесенные потери и принесенные жертвы, игнорируя их призывы продолжать. Мерзко, больно, несправедливо, но иначе никогда не остановишься. Уж я-то знаю.

— Он… — аутистка клацнула челюстью — Он заслуживает смерти.

Несмотря на гримасу, ее глаза оставались пусты. Она знала, что этим все закончится. Знала, что иначе быть не может. Знала, а все равно надеялась.

— Да мы все ее заслужили. Я настолько — никаких палачей не напасешься… Да и ты тоже. И она… — я кивнул на Киару. — Единственный, кто не заслуживал, лежит вон там, возле меча Аллерии и пустых ножен.

В глазах аутистки я видел протест. Злость, ненависть, обиду. Она испепеляла меня взглядом не меньше, чем Рорика. Но сапожок все же слез с бычьей шеи, позволяя громиле осторожно подняться и попятится вспять.

Ни тебе «спасибо», ни тебе «пока»… Только удивление в глазах и едва заметная дрожь в коленях.

Все же, может в жертве Гены и был какой-то смысл… Не тот которого он желал, но это решают уже другие. Фигня, но иногда и мне хочется верить во что-то большее.