Окна на зданиях стоят кое-как, танковая башня непропорциональна погону, воронки больше тянут на могилы… Оживший сон, забытое воспоминание отвоевавшее плацдарм у реальности и ничего более.

Мда, сфотографировать бы, да мозгоправу показать. Вот бы он диссертаций понаписал, а?

— Я бы тебе ответил тем же… — заскрипел разбитой челюстью федерал, поднимаясь с куска бетона, вязкого как пластилин. — Но вижу, твоя злоба целит скорее внутрь, нежели вовне…

Палец ткнул в сторону и я заметил замерший неподалеку туман. Там где стояли тотемы и переплетенные деревья, ныне клубилось нечто отвратительно невразумительное. Высящийся до не бес шквал света и пламени, в медленных всполохах которого кляксами проступают незнакомые лица и никогда не виденные сцены.

— Бред какой-то…

— Какой кувшин такое и вино — вини свою голову, а не меня. — потеряв интерес к инфернальной стене, окружившей квартал, федерал снова заломил руки за спиной, скучающей походкой приближаясь к танку. — С чего же начать… Старый судья любил повторять, что мастерство выхода из диалога не менее важно, нежели вход в него, но…

— Слышь, чудила гороховый, если ты думаешь что я реально позволю тебе призвать какого-то…

— Я никогда не намеревался никого призывать. Древние наплодили достаточно эфемерных сущностей — где они теперь? Нет, нужное поспевает по воле замысла, а не случая. Довольно в истории пустышек, наполненных неосознанным. Император мыслил правильно, разум облегает силу, а не сила порождает разум.

Так, теперь я начинаю понимать эмоции Киары — реально ведь бесит! Он еще заковыристее общаться умеет⁈

— Окей, насрать! Если ты думаешь, что я позволю тебе заделаться божком или получить иные невероятные космические супер-пупер-жопер…

— Как ты мог отметить, мне куда более дается роль эскорта, нежели самой персоны. Я здесь не за этим, за этим здесь ты.

Нет, ну это уже ни в какие ворота!

— Мужик, мне уже настолько опидорели твои выкрутасы, и если ты…

— А кто еще? — снова перебил он, обходя умирающий танк по кругу и рассматривая его будто зверя в зоопарке. — Герцог, регент, может князь? Боюсь, мы оба знаем, насколь они оказались непригодны на сию роль. Я не придирчив в выборе актеров, но на эту постановку годятся лишь лучшие. Идеальные. Безупречные. Или хотя бы безумные… В хорошем смысле, разумеется.

—…Мужик, ты трахнутый? Честно скажи, ты реально настолько шизанутый? Что за херню ты сейчас вообще ляпнул⁈

— Нет ничего проще, чем низвести достойного к презренному, так что оставь свои едкие комментарии. Я люблю хорошую шутку, но поверь, ты отнюдь не юморист.

Хруст рации у самого уха снова заставил зажмуриться. И ради этой херни, этого бреда, этой опидоревшей чуши я оставил Гену умирать? Серьезно?

— Будь по твоему, я знал, что задолжал пару объяснений… — инспектор устало присел на фальшборт машины, который прогнулся под ним будто резина. — Давняя дилемма никогда не была о богах, она всегда была смертных. О кандидатах, достойных сей великой чести и бессердечного проклятья. Император… Не годился. Как может справедливость возвести ради себя тысячи-тысяч повинных да безвинных? Та ли это длань, о которой можно помечтать?

Не о религиях лоялисты с заговорщиками спорили, а о теплом месте на небесах. Кто-то желал видеть там члена своей семьи, радея за корыстное, кто-то не забывал про общее, а оттого отвергал одного засранца за другим. В итоге все это являлось не более чем мечтами склочных овец о добром пастухе.

Споры прервались «железным драконом» и «Пламенным восходом», когда спорить стало некому и не о чем. Но идея все еще теплилась в умах отдельных посвященных. Ведь мир так несправедлив…

— Герцог некогда тоже был достойнейшим, но не стал первым, чья отцовская любовь затмила долг перед троном. Человек… Всего лишь человек. В театре истории роль личности ничтожна, незаметна, незначительна. Одно сердце не способно растопить вековые льды, как и один меч мир не завоюет. С самого зарождения нашей… Службы мы бились с ветряными мельницами, заливая отдельные пожары на фоне пепелищ, позабыв о невозможности остановить ход истории. Коли телега слетела с дороги да покатилась по склону, — ее уже не вернуть. Но ею еще можно управлять. Хоть и отчасти.

— Елки-моталки… Нет, реально, вы больные. Чисто из разряда, «заставь дурака богу молиться»!

— Живан Мюрат? Чересчур горд. Робуте? Мягок. Его брат-регент напротив — жесток. Юный Рорик? Ведом и неопытен… Я могу перечислить сотни имен и титулов, но какой смысл, если даже я не гожусь? Ни я, ни мой старый мастер. Слишком опорочились, чересчур очерствели… Какими же пастухами мы станем, коли без зазрений жертвуем стадо ради него самого? Я это понимал изначально, мастер… Мастер так и не понял.

— Охренеть… Просто охренеть… Вы реально чокнутые… Охеренный план! Надежный как швейцарские часы! Все равно что обосраться посреди площади и ждать пока не подвернется прохожий с бумажкой… Господи!

— Досадно и даже обидно, но… Разумно. Это и отличает тебя от всех прочих кандидатов. Верный предаст из верности, любящий из любви. И самый справедливый пойдет на подлость ради близкого — мне это ведомо, как никому иному. Не раз ломал достойнейших на их же достоинстве. Графья сердец не чаяли в своих дочерях, герцоги в подданных, князья в принципах…

Пламя из перекошенных лиц и несуществующих городов планомерно захватывало все больше и больше пространства, медленно приближаясь к танку.

— И только те, чья жестокость растет из милосердия, чья верность вероломна даже к самим себе, чьи цели настоль щедры, насколь и корыстны… Безумны ли они? Не отрицаю, но не такое ли надобно нашему сплошь разумному и расчетливому свету?

— Мужик, иди нахер, ладно? В рот я шатал твои кандидатуры и прочие бредни! Где тут выход⁈ Или сортир хотя бы…

Меня много кем называли и куда посылали, но в боги производить? Не-е-е… Даже чушью не назовешь, совсем за гранью.

— Клеймя бессмыслицей важности не избавишь. Ты знаешь, что это справедливо.

— Господи, да заткнись ты уже! Справедливость… Херня из-под коня. Ты прячешься за справедливостью, будто она прощает все твои грехи… Херня, мужик. Полная лажа — поверь, я проверял.

Федерал облегченно вздохнул, будто лишний раз уверился в правильности своего решения. Спрыгнув с «резинового» фальшборта, он уверенно зашагал сквозь воронки ко все приближающейся стене живого огня.

— Э-э-э… Ты че делаешь?

— Как ты правильно заметил, я не более чем палач, прячущий жесткосердность за суровыми законами. — подойдя к «стене», он осторожно потрогал ее пальцем.

Пламя дрогнуло, а лицо федерала пронзила вспышка боли — вернувшись из аномального свечения, здоровый палец обернулся истерзанным обрубком.

— Все получилось иначе, все обернулось худшим… Но какой бы извилистой тропа не вышла, она все же достигла цели. И я не более чем провожатый, ибо, как и сказал… Фух. Мда. Мне всегда больше нравились роли эскорта, нежели… Нежели главные.

Не договорив, он сделал шаг вперед, заживо топя себя в стене живого огня.

— Да вы издеваетесь!!! Это вот так ты меня замотивировал⁈ Убившись об стену⁈ Серьезно⁈ Еперный театр…

Но ответа не последовало. В своем обретшем форму безумии я остался в совершенном одиночестве. Нигде не висело таблички с надписью «Прием в Иисусики» или «Нахер это туда», а потому я так и продолжал торчать возле огромного бетонного обломка. Весом в пару тонн, не меньше.

Рация хрипела где-то в прожженном кумулятиве борту, смешиваясь в коктейле с детским плачем нерожденной… Мечты. Или идеи. Или ради чего все это было?

— Чертов пси… Ах, даже повторять не хочу.

Ну идиоты же. Одни начали, другие продолжили, а когда за дело взялись третьи и подвели эпопею к концу, то внезапно поняли, что представления не имеют, каким конец должен быть. Инспектор просто хватился за первую попавшуюся кандидатуру. Нашел придурка из какого-то «мухосранска», единственного, который ему отпор давал, и назначил взамен себя. Третий он там, четвертый или десятый — значения не имеет.