На последних словах, Арсенин поперхнулся глотком чая и, пытаясь отдышаться, вопросительно взглянул на компанию. Дато и Барт, недоуменно переглянувшись, дружно пожали плечами, а Корено, ехидно хихикнув, гордо подбоченился и с видом государственного обвинителя взглянул на горца.

– И шо ви себе думаете? – при виде хозяйки, несущей огромный поднос с едой, Коля, ненадолго прервался, но, увидев, что женщина выставляет угощение на соседний столик, шумно сглотнул слюну и продолжил: – Я таки немножко имел себе представлений, шо проехать в компании с Дато триста верст совсем не то, шо прогуляться по Дерибасовской, но шобы так! Нет, сначала все было тихо и спокойно, словно в лавке у старого Фридмана после погрома, но стоило нам проехать за Видхук, как на дороге, шо на том портрете, нарисовались…

Корено, заметив, что Троцкий намазывает яблочным джемом последний тост, пробурчал: «Не делайте из еды культа!» – и выхватил бутерброд из рук приятеля. Пока Лев, ошарашенный фразой друга, словно выброшенная на берег рыба, в замешательстве беззвучно хватал ртом воздух, грек в два укуса разделался с тостом и, облизав пальцы, нахально подмигнул оторопевшему товарищу:

– Шо я имею сказать? Таки ничего нового. Только мы оставили за кормой Видхук, как на тропинке, шо местные величают почтовым трактом, объявились местные же биндю… разбойники. Четыре во-о-от таких рыла, все при ружьях, шляпах и бородатые. Ви таки видели картинки у Библии с оттем Варнавой? Так я вам скажу – одно лицо!

– Nee* (нет – африкаанс) – укоризненно уставившись на Колю, хрипло возмутился Барт. – Они ни есть… били бородатиый! Nee! Они… – бур, за время общения с командой научившись прилично понимать русскую речь, говорил пока еще с трудом, – они есть… имели… носили! Носили ципилячий шерсть! Как это правильно говорить по-русски? – силясь подобрать нужное слово Ван Бателаан, задумчиво почесал бороду. – Они носить пушок! У них geen* (нет чего-либо, африкаанс) бо-ро-да! Они есть jong – молодие!

Выпалив длинную для него фразу единым духом, бур зычно хекнул и горделиво уставился на Корено, но тот, не обратив на спич Барта ни малейшего внимания, продолжил как ни в чем не бывало.

– Ну, выскочили себе и выскочили. С каких забот устраивать геволт, будто Дюк таки устал стоять на постаменте и заимел себе желаний прогуляться до Привозу? С нами Дато, и ему те разбойники – шо тете Песе горсть семечек. Но шобы да – таки нет! Этот горный мужчина, – Коля, на всякий случай шмыгнув за спину Барта, указал на Туташхиа пальцем, – вместо того, шобы тихо, мирно и гуманно пристрелить местных цудрейторов, достал себе нагайку и отстегал их так, шо бедные мальчики быстро бегали и громко плакали! Но таки и этого ему показалось мало! Дато построил детишков на дороге, словно одесский градоначальник войска на параде, двинул речь, шо тот Плевако, и сказал им таких нотаций, шо даже я стал почти шо святой!

– Похоже, что неделя вне контроля прошла недаром не только для Троцкого? – удивленно хмыкнул капитан и вопросительно взглянул на абрека. – Как тебя угораздило с речью выступить? А, Дато?

– Эс ар ари симартле,* (это неправда) – недовольно буркнул грузин, угрюмо глядя на Корено. Я сказал этим мальчикам: «За рекою война. Хотите стрелять – идите воюйте. Хотите денег – идите работайте. Хотите жить – идите и больше не попадайтесь мне». Я сказал – Барт перевел. Но они и так всё поняли.

– Ну, слава Богу! Хоть тут всё в порядке, – преувеличенно облегченно вздохнул Арсенин. – Я примерно так и думал. А на Николая ты, Дато, не дуйся. Корено он и в Африке – Корено.

Всеслав одобрительно подмигнул абреку и, встав из-за стола, направился к трактирной стойке, где хозяйку осаждал отчаянно жестикулирующий одессит. Определенно, женщина нуждалась в помощи.

Когда-то в юности Корено пришел к выводу, что если Господь наделил тебя красотой и безмерным обаянием, утруждать себя знанием чужих языков и наречий не имеет смысла – с хорошим человеком договориться можно и с помощью улыбки, а плохому кулаком всё разъяснить. С тех пор он тщательно придерживался этого принципа и с легкостью обходился употреблением русской речи, изредка – греческой, в основном пользуясь жуткой смесью русского, малороссийского, польского и идиш, именуемой попросту суржиком. За время скитаний по Африке, Николай, верный своей привычке, даже на африкаанс выучил едва три десятка слов, да и те большей частью про выпивку. А нынче коса нашла на камень.

Хозяйка гостиницы к категории плохого люда не относилась ни в малейшей степени: умница, красавица, в общем – женщина. Вступая в извечное противостояние со слабым полом, Коля неизменно пускал в ход своё любимое оружие – неотразимую улыбку. Мужчинам он улыбался редко. Как правило, тем и кулака с избытком хватало. Вот только сейчас улыбка почему-то не помогла преодолеть языковой барьер, а хук и апперкот и вовсе были бесполезны.

И теперь Коля, самонадеянно решив обойтись без помощи друзей-полиглотов, отчаянно таращил глаза, корчил страдальческие гримасы и размахивал руками, пытаясь растолковать ничего непонимающей трактирщице, что уже три дня как, окромя консервов, нормальной еды не видел и не прочь вкусить её стряпни. При этом он, считая, что чем громче и отчетливей он говорит, тем понятней становится его речь, неизменно повышал голос, чем окончательно вводил бедную женщину в ступор.

Глядя на импровизированное представление, Арсенин искренне веселился и был совсем не прочь продлить себе удовольствие, но хозяйка, напуганная Колиным напором, кинула на него столь отчаянно-беспомощный взгляд, что Всеслав поспешил вмешаться. Буквально в две минуты инцидент был улажен, и одессит в предвкушении скорой трапезы удалился к столу, а Глэдис, обескураженная непривычной для неё манерой общения, обернулась к своему спасителю.

– А кто это такой… неуравновешенный, мистер Штольц? – женщина, кокетливо поправляя передник, благодарно улыбнулась Арсенину. – Тоже ваш… партнер или все же просто слуга?

– Он… – не имея желания вдаваться в подробные объяснения, чуть помялся Арсенин, – он нам помогает. Не то чтобы слуга, но что-то подобное… наемный работник.

– Такому педан… аккуратисту, как немец, наверное, трудно постоянно терпеть радом с собой такого… шумного человека? – абсолютно искренне вздохнула трактирщица, сочувственно глядя на Всеслава. – А он вообще какой национальности? Я видела много разных людей, но такого языка мне слышать не доводилось…

– А-а-а, не обращайте внимания, – отмахнулся Арсенин, кинув через плечо озорной взгляд на Корено. – Турок он, ту-рок. Но порой бывает весьма полезен. Так что ничего не поделаешь, приходится терпеть этого… варвара.

Спустя почти час Николай, утирая пот и тяжело дыша, пресыщено, но довольно фыркнул и последним отвалил от стола. Лениво ковыряясь в зубах тайком отломанной от стула щепой, биндюжник стал распространяться, что после столь сытного завтрака усталым путникам не помешал бы здоровый краткий сон, минут, эдак, на шестьсот, но наткнувшись на жесткий взгляд командира, мгновенно присмирел и больше об отдыхе не заикался. Без всяких команд и нареканий Корено добровольно взвалил на себя общий груз и, ворча под нос что-то про Сизифа и дополнительную оплату каторжного труда, посеменил следом за Троцким на второй этаж. Через пару минут в отведенном одесситу номер последовательно послышались грохот, чей-то возмущенно-испуганный писк и тоскливое, пропитанное болью, подвывание. Еще минутой позже все звуки стихли, и молодые люди спустились в общую залу. Корено почему-то прихрамывал.

– А вы, удальцы, – Арсенин, закончив инструктировать Дато и Барта, строго взглянул на Колю и Льва, – пойдёте в порт… – заметив, как расплывается в довольной улыбке лицо, возмечтавшего о портовых кабаках и дешевом роме, одессита и как облегченно вздыхает уставший от безделья, Троцкий, добавил:

– Под моим присмотром пойдете. Так сказать – во избежание.

Молодые люди переглянулись, синхронно пожали плечами и, понимая, что возражать бесполезно, направились на улицу.