Герцен, наверное, сейчас счастлив, что смог ранить таким образом меня.

— На основании чего вы сделали такие выводы?

Бартынов закурил прямо в комнате.

— Проекция показала слишком странные результаты, — начал пояснять Чернов, недобро глянув на табачный дым и на Бартынова, который его выпускал. — Мне сложно было идентифицировать их, поэтому я применил частный анализ.

— И что он показал?

— Что смерть уже внутри его тела. Парень обречен, он умирает.

— Альберт Михайлович… — прошептал я, слушая весь разговор.

Мне все было понятно, но вот непосвященных истинная причина увиденного могло явно напугать.

— Прости, Максим, — склонил голову Чернов. — Вы сами просили меня быть предельно честным — я сказал как есть.

— Я знаю. Мне надо кое-что вам сказать, — произнес я. И глянул на Бартынова. — Наедине.

Бартынов понимающе кивнул и вышел.

Я хотел извиниться, за то, что заставляю его выйти, но не смог — очередной спазм боли затмил разум, погрузив на мгновение меня в красный океан.

— То, что я вам сейчас расскажу, — продолжил я, едва боль утихла. — Покажется вам бредом, но отнеситесь к этому очень серьезно. И прошу, пусть это останется между нами.

— Конечно. Я умею держать язык за зубами.

Я доверял Чернову. Он единственный, кто верил в меня во время учебы и единственный, кто помогал мне. Поэтому я рассказал ему про Смерть. Рассказал про Барьер и свои обрывчатые воспоминания. Рассказал все. Без утайки. Не боясь быть осмеянным или причисленным к сумасшедшим.

Альберт Михайлович слушал молча, не перебивал.

— Поэтому вы и увидели то, что увидели, — закончил я свой рассказ.

Меня охватила сильная слабость. Я едва держался на плаву и старался из всех сил, чтобы не потерять сознание. Мне важно было услышать мнение учителя.

— Это очень необычно, — ответил, наконец, Чернов, выслушав меня. — Я впервые о таком слышу.

— Я говорю вам правду.

— Я верю тебе, Максим! Но что-то сказать конкретного я пока не могу — нужно изучить ту сущность, называющую себя Смертью. Я не верю в то, что существует какое-то одно воплощение того, кто забирает наши жизни. Это что-то из разряда легенд, очень старых легенд и мифов. Ведь так удобнее — верить в то, что есть один страшный бог — или демон, — который забирает наши жизни. Удобно потому что так легче нарисовать себе образ того, кого можно ругать и проклинать.

Чернов перевернул мен повязку на голове.

— Смерть — звучит красиво, но, возможно, это просто имя. Сущность — а она может быть демонической, может быть инфернальной, или какой-то иной, — не исследована. И это меня настораживает и, сказать откровенно, пугает. Но судя по твоему рассказу, она не желает тебе зла. Хотя, тут тоже все очень спорно.

— Что вы имеете ввиду?

— Было бы очень хорошо, если бы мы смогли определить тип вашего отношения друг к другу, — Чернов выпрямил спину и начал по своей старой привычке читать лекцию, словно был сейчас на уроке. — Это явно не облигатный симбиоз — вы вполне можете обходиться друг без друга, по крайней мере, раньше так и было.

Я лишь кивнул. Хотя ни черта не понял из сказанного.

— Мутуализм? Возможно, но тоже вряд ли, — продолжил свои размышления вслух Чернов. Он любил рассуждать открыто. — Комменсализм? Нет. Факультативный симбиоз? Не знаю.

— Что это?

— Это такая форма симбиоза, при которой совместное существование выгодно, но не обязательно для сожителей. Вот, например, взаимоотношения краба и актинии: актиния защищает краба и использует его в качестве средства передвижения. Вот это и есть тот самый факультативный симбиоз. Понимаешь?

— Не совсем. Вы считаете Смерть крабом?

Чернов рассмеялся.

— Есть множество разновидностей взаимоотношений организмов в природе, это ты хоть понимаешь? Волк съедает косулю — это хищничество.

— Альберт Михайлович, я правда плохо соображаю, как это может мне помочь? Все эти симбиозы и мутуализмы…

— Слиться с твоей душой Смерти захотелось не просто так — мне так кажется. Определив причины, мы сможем…

— Альберт Михайлович, не Смерть меня ранила, а Герцен. От этого и надо лечить. А Смерть…

— А Смерть может нам помочь в этом, — перебил Чернов меня.

— Как это?

— Есть еще один вид сосуществования организмов — паразитизм. Это такая форма симбиоза, при которой один организм использует другой в качестве источника питания или среды обитания. Паразитизм так же бывает облигатным, когда паразит не может существовать без хозяина. Если тебе станет плохо — то и Смерти станет плохо. Думается мне, что Смерть — то просто-напросто паразит.

Я, кажется, стал понимать, что пытался донести до меня Чернов.

— Я уже сказал, что рана, нанесенная тебе Герценым, очень опасна, — продолжил Альберт Михайлович. — Там такие заклятия сплетены, что никто их не распутает, надо это признать. Конечно, можно говорить о том, что если найти какого-то очень хорошего мага, который разбирается сразу в двух видах магического искусства и он выплетет это заклятие, не повредив внутренних органов. То тогда спасение обеспечено. Но ты же сам понимаешь, что это не реально. Для поиска одного такого нужного мага нам понадобится очень много времени. Которого у нас нет…

Альберт Михайлович пристально посмотрел на меня.

— Поэтому мы должны использовать те ресурсы, которые имеем сейчас.

Чернов встал, начал ходить по комнате — он явно нервничал.

— Я успел заметить — когда проводил обследование, — что сущность в твоей душе очень сильна. Колоссальный запас мощи! Никакие маги не нужны. Она, эта сущность, просто должна вытолкнуть осколок заклятия, застрявший в тебе и немного подлатать рану. Тем самым она спасет своего хозяина, а значит и саму себя.

— И что требуется от меня? — спросил я, облизнув пересохшие губы.

— Связаться со Смертью и попросить помощи.

— Я постараюсь, — кивнул я.

Хотя чувствовал — Смерть залегла на дно, я давно уже не чувствовал ее, словно она спряталась. Я и сам не знал почему.

С момента выхода из-за Барьера ее поведение было весьма странным — она просто исчезла.

Хотя это было не совсем так. Я чувствовала ее холодок где-то в районе сердца, но списывал это лишь на свое состояние здоровья.

— Постарайся, — кивнул Чернов. — Это все, чем я могу тебе в данный момент помочь — советом.

— Благодарю, Альберт Михайлович, — просипел я.

Голос у меня совсем пропал.

Я закрыл глаза и тут же отрубился.

Сознание мое полностью не выключилось, оно словно бы погрузилось в серый липкий туман.

Я с трудом осознавал себя, но вот все остальное путалось. Я не понимал где нахожусь, что со мной происходит и когда все это закончится.

Порой казалось, что в этом тумане я пребываю уже лет сто, не меньше. А порой ощущение времени и вовсе исчезало, и тогда начинал растворяться в этой серой дымке, ощущая, как она поглощает меня.

Полностью уйти в туман не давала боль. Она держала словно цепь, и порой с силой рвала ошейник на себя, заставляя меня кричать.

Если бы не серость, то это все сильно бы напоминало Барьер, его первый круг, самый страшный и… Впрочем, откуда мне было знать, что первый круг — самый страшный? Я даже не добрался до второго.

Из глубин тумана вышло воспоминание — Герцен ранит меня.

И я вспомнил весь разговор с Черновым. Мне нужно найти Смерть и попросить у нее помощи.

Только как ее найти?

Я глянул на туман. Он был плодом моего воображения, но убрать его я не мог.

А еще он был живым.

Я это понял, едва попытался согнать его в сторону. Какие-то зачатки мглы начали сопротивляться этому — я явственно почувствовал толчок. Туман не желал уходить прочь.

«Смерть…» — послал я импульс в сторону мглы.

И тот внезапно ответил мне.

Не словами, но образами.

Он показал мне зеркало, в котором отражался я. На груди виднелась страшная рана.

Что это значило? Что Смерть нужно искать в чертогах собственного разума? Так я это и без тумана знал.