И без толку было объяснять ей, что так – надо, что в этом тяжкая обязанность жреца. Как донести до понимания элеаны, что ее собраться гибнут во имя великих знаний серкт?

Андоли словно помешалась.

– А может быть, это ты мне крылышки подровнял, а? И как, весело было? Что молчишь?!!

– Будет лучше, если мы никогда больше не встретимся, – наконец выдавил из себя Хофру, – надеюсь, ты сможешь забыть… все это.

О том, что сам он не забывает ничего и никогда, жрец предпочитал молчать.

… Хофру ни минуты не тешил себя сладкой мыслью, что Андоли вернулась к нему, для этого маленькая бескрылая элеана слишком его ненавидела. Но возвращаться для того, чтобы попытаться убить Царицу?

«Но будь Териклес прежней, их попытка могла бы увенчаться успехом», – мысленно возразил себе Хофру, – «будь она прежней, нам пришлось бы уйти из этого мира и искать новые земли».

Н-да.

Всемогущая Селкирет играла смертными, свивая нити судеб в тугие узелки. Будь Териклес прежней... Но маленькая Андоли не могла предвидеть, с каким чудовищем столкнется, а потому наверняка вела отряд отчаявшихся на верную смерть.

– Зачем ты вернулась, Андоли? – прошептал Хофру, – это было ошибкой, возвращаться во Дворец.

На бледном личике элеаны появилось страдание. Сев на полу, она стиснула на груди руки.

– Хофру... Скажи, только скажи, что они сделали с остальными?

– А тебя, значит, твоя собственная судьба уже не интересует?

Он прошел вглубь камеры и остановился над элеаной.

– Не знаю, – Андоли поникла, – но ведь ты... скажешь мне правду? Что они... что вы сделали с кэльчу?

– Ничего.

Хофру разглядывал нищенские тряпки, в которые была одела Андоли. К тяжелому запаху давно не стираной одежды примешивался мятный холодок, единственное напоминание о том, какой Андоли была здесь, в саду Царицы.

Элеана обхватила голову руками и уткнулась носом в коленки.

– Не обманывай меня. Я ни за что не поверю, что Царица запросто вот так простила нас...

– А разве я говорил о прощении? – он оторвался от созерцания макушки Андоли, окинул взглядом камеру.

Мрак, зловоние, холод. Да здесь и здоровый страж долго не продержится, не говоря уже о хрупкой элеане. Как назло, под сердцем сладко кольнуло воспоминание – то единственное, ради которого стоило жить: Андоли, свернувшаяся калачиком на постели. Кажется, тогда она еще могла улыбаться во сне... Но ведь у каждого смертного бывает то счастливое время, когда он засыпает и просыпается с чистой и невинной улыбкой. Потом время это проходит, и остается лишь окаменевшее, холодное сердце в груди.

– Мне придется допросить тебя по всем правилам, – неохотно процедил Хофру, – надеюсь, ты понимаешь, что это значит. Такова воля Царицы.

Андоли тихо всхлипнула, и ее плечи предательски задрожали.

– Я не хочу этого делать, – добавил жрец, – у меня есть некоторые соображения, как этого можно избежать.

– Мне все равно, – покачала головой элеана, – теперь...

– А мне – нет, – хмуро отрезал жрец, – и я по-прежнему хочу, чтобы ты убралась отсюда как можно быстрее.

Девушка вскинула на него удивленные глаза, и в тот миг Хофру захотелось бежать из камеры подальше, навсегда, чтобы уже никогда не встречаться с той чистотой и невинностью, которые все еще жили в волшебных аметистовых глазах.

– Я... не хочу тебя видеть, Андоли, – с усилием прошептал он.

Губы элеаны тронула горькая усмешка.

– Но разве казнь – не выход?

– Нет.

Чувствуя, что беседа заходит в тупик, Хофру прошелся по камере, из угла в угол. Андоли по-прежнему сидела на полу, подтянув к груди колени и положив острый подбородок на руки.

– Теперь слушай меня внимательно, – жрец остановился в углу и покосился на дверь. Убедившись, что она  по-прежнему плотно закрыта, он продолжил, – завтра я приду к тебе с писцом, который будет вести протокол. Ты расскажешь, что тебя похитили из Дворца и долго держали в плену, считая лазутчицей, а потом... Потом опоили и в беспамятстве приволокли обратно во  Дворец. Кроме того, Андоли, ты расскажешь и о том, как тосковала все это время по Царице...

Тут он невольно запнулся: перед глазами все еще стояла уютная комната, вышитые цветным бисером подушечки и – нобель в окровавленной мантии, мешком вывалившийся из дверей царской опочивальни.

– Ты все это время тосковала по божественной Териклес, – деревянным языком закончил Хофру, – и мечтала вернуться.

Жрец взглянул на Андоли – та грустно и с легким укором смотрела на него.

– Зачем мне это, Хофру? К чему мне спасаться, если мои друзья обречены?

– Я бы так не говорил, – он почувствовал, что щека нервно дернулась, и принялся тереть ее, – тот ийлур... Он, как оказалось, имеет особую ценность для Царицы.

– Какую?

– Тебе это знать не обязательно, – огрызнулся Хофру, – что касается кэльчу... Полагаю, что кого-то придется казнить.

– Хофру... – Андоли проворно поднялась на ноги и неслышно, словно кошка, приблизилась, – Хофру, милый, хороший... пожалуйста... сделай, чтобы никого из них не казнили, а?

Он недоуменно уставился на пальчики элеаны, теребящие застежку куртки. Как любопытно – в ушах еще не отзвучало ее «ненавижу», а теперь вот – милый и хороший. Что же такого случилось с Андоли за время ее странствий по Эртинойсу? Или – простила, забыла, поняла?.. Вряд ли. Заглянув в ее глаза, жрец понял, что слова – не более, чем шелуха. Ничего не изменилось с того момента, как он помог ей бежать, а если и изменилось – то только не по отношению к жрецу Селкирет.

– Ты же можешь это сделать, – растерянно пробормотала Андоли, – ты такой могущественный! Ты и раньше был одним из главных жрецов, а теперь наверняка...

И тут вдруг Хофру почувствовал зависть. Самую обычную белую зависть, да! Он начинал завидовать и приговоренному к казни кэльчу, и тому ийлуру, в котором Териклес почувствовала великий Знак... Потому что никто и никогда не пекся так о жреце Хофру, как пеклась о пленных маленькая бескрылая элеана.

– Хофру, – ломкий голос Андоли вернул его в реальный мир, – Хофру, я сделаю все, что ты только скажешь... Только спаси их...

В аметистовых глазах билось, пульсировало отчаяние. Андоли трясло, миловидное личико превратилось в маску отчаяния. Она протянула руки к Хофру, как будто для объятий – и жрец попятился. Воскрешение воспоминаний оказалось чересчур болезненным даже для него.

– Единственное мое желание, – прошипел он, глядя на беспомощно упавшие девичьи руки, – чтобы ты убралась отсюда подальше и никогда – слышишь? – никогда не возвращалась.

Подбородок Андоли задрожал, и слезы, так долго сдерживаемые, потекли блестящими каплями по щекам.

– Хофру... – ее шепот запутался в шелесте жреческого одеяния.

– Я полагаю, мы договорились, – поспешно сказал жрец и отвернулся.

Через несколько мгновений пытка закончилась: Хофру снова оказался в мрачном коридоре, рядом со стражами. Андоли осталась по ту сторону двери.

– Принесите девушке одеяла и теплую одежду, – процедил он, – немедленно. Я проверю, как вы исполняете приказы Говорящего-с-Царицей.

...На следующий день Селкирет была милостива к нему.

Во-первых, дошли слухи о том, что Царица самолично навестила пленницу, элеана рыдала, целуя ноги правительницы серкт, за что и была полностью прощена. Андоли поселилась даже не в саду – в покоях Царицы, и опять-таки, судя по сплетням, вновь сделалась покорной игрушкой в руках Териклес.

Во-вторых, Царица уступила настойчивым просьбам самого Хофру и оставила жизнь кэльчу. Жрец прозрачно намекал на то, что узник – прекрасный материал для исследований и, к тому же, может оказаться полезным в расшифровке надписей ледяной пирамиды. Териклес поверила – и приказала поместить кэльчу в «узилище для благородных», место не в пример более теплое и светлое, чем подземелья.

Ну, и напоследок – Хофру донесли, что Териклес побеседовала с ийлуром, после чего в гневе била вазы и ругалась последними словами, которые, между прочим, совсем не к лицу правительнице серкт. Это изрядно повеселило Хофру; видать, сбежавшая из башни Могущества сущность изрядно подпортила характер прежней Териклес.