Элхадж подобрался на постели.

– Слова твои смущают мой разум, – сказал он, – ты говоришь, что исцелила меня Шейнира, но… Ведь богиня давно не отвечает своим детям!

Гвесанж снисходительно улыбнулся.

– Ты слишком молод, Элхадж, и слишком наивен. Да, Шейнира темная перестала отвечать на молитвы синхов… Хотя мы и не знаем, почему…

«Я знаю», – подумал Элхадж, но промолчал.

– Но она редко отказывает в помощи тем, кто приносит жертву, – веско закончил фразу Гвесанж. Уточнил: – желанную для Шейниры жертву.

И тут же, поднявшись, приказал:

– А теперь отдыхай. У тебя еще будет несколько дней, чтобы побеседовать со мной. Знаешь ли, мне до жути любопытно, что такого нашла в тебе Мать, и отчего так печется о тебе Храм Дракона? Печется, но предпочитает, чтобы каштаны из огня таскали другие?

На эти вопросы Элхадж и сам не знал ответа. Предпочитая помалкивать о том, что Шейнира видела в нем своего освободителя, и совершенно не понимая, при чем тут Храм Дракона и неведомая Хранительница, молодой синх оказался плохим собеседником для жреца. Гвесанж злился и недоумевал одновременно, раздраженно скреб когтями столешницу – но так ничего нового и не узнал. Потому все попытки разговорить Элхаджа закончились тем, что жрец предложил тому взять кого-нибудь из мужчин в проводники и совершать прогулки по городу.

«Потому как этот город – в самом деле последний. Синхи, утратив веру, разбрелись по Эртинойсу. А, потеряв веру, ступили на путь гибели».

На вопрос Элхаджа, когда можно будет покинуть гостеприимный дом жреца и продолжить свой путь на юг, тот лишь покачал головой и ничего не ответил.

«А это значит, что я здесь пленник», – заключил Элхадж и покорно опустил глаза.

В конце концов, в плену он уже побывал, и не где-нибудь, а у степных ийлуров. Смог выбраться и оттуда… Конечно, жреца обвести вокруг пальца будет сложнее, но…

«Пока я жив, дорога всегда найдется».

И, утешив себя таким образом, Элхадж выбрал себе в проводники рослого синха с кожей цвета молодой листвы и ярко прорисованными полосами, что говорило о молодости, физической силе и здоровье, но вовсе не гарантировало наличие ума.

…Элхадж вырос в дороге и никогда не видел ничего, кроме глиняных мазанок, «гнезд». Метхе Саон все время талдычил одно и тоже – мол, наши «гнезда» – это самые что ни на есть настоящие дома, в которых раньше жили синхи. Оказалось, врал старый метхе. Может быть, хотел, чтобы его воспитанники верили в то, что жизнь не такая уж плохая штука. А может быть, по старости и сам уже свыкся с мыслью о том, что той, другой жизни никогда и не было. Настоящие дома синхов оказались совершенно не похожими на те убогие строения, в которых провел свою юность Элхадж.

Гуляя среди округлых, приземистых башенок с коническими крышами, он с интересом рассматривал каменную кладку, высокие пороги, каждый из которых был непременно украшен раковинами неведомых Элхаджу моллюсков, прилаженных к строительному раствору. Окна были небольшими, овальными и непременно забранными тонкими пластинами слюды, которая так и искрилась на солнце. В загонах топтались щеры, с хрустом пережевывая сочные побеги вперемешку с жирными жабами, которых приносили мешками из-за невысоких городских стен; женщины непременно занимались приготовлением пищи – порой из какой-нибудь приоткрытой двери сочились такие запахи, что Элхаджу только и оставалось, что глотать слюни. Ну, а мужчины ходили на охоту – по-простому, вооружившись луками. Это наводило на мысль о том, что все-таки Шейнира не помогает им убивать зверье, и приходится полагаться только на собственное умение.

Кстати, здесь было тепло. И душно. Элхадж, конечно, слышал, что в Диких землях зимой тепло, а летом – жара, но даже представить себе не мог такой разницы между степью и влажным, исходящим испарениями лесом.

«И это только край Диких земель», – думал он, – «А что же будет южнее?»

В том, что это самое «южнее» ему предстоит, синх даже не сомневался.

– Я хочу посмотреть ворота города, – объявил Элхадж своему проводнику.

Тот, оказавшись парнем немногословным (то ли в силу привычки, то ли по причине недостатка мыслей в голове), кивнул и указал пальцем вдоль ряда аккуратных домиков.

– Туда.

– Ну, туда так туда, – Элхадж пожал плечами и неспешно побрел в указанном направлении. Шел он нарочито медленно, рассматривая каждую деталь пути к свободе, стараясь запечатлеть в памяти все, даже незначительные на первый взгляд мелочи… Да и не нужно пока выказывать излишнюю прыть. Пусть себе думают, что недавно оправившийся от раны синх едва передвигает ноги.

Мимо плыли уютные, крепкие дома синхов, щеры, кое-где перед крыльцом играли дети в коротеньких альсунеях из грубого полотна.

– Наверное, такому воину, как ты, скучно жить в городе? – забросил наживку Элхадж. Без особой надежды на продолжение беседы. Так, на всякий случай.

Наживка была с презрением отвергнута.

– Нет ничего лучше истинного города, бродяга.

– Зато я повидал земли, о которых ты и не мечтал, – не удержался Элхадж.

Его проводник величественно промолчал, словно спорить с каким-то скитальцем было ниже его достоинства.

Между тем улица, по которой они шли, становилась все шире – и под конец переросла в треугольную площадь. В центре которой возвышалась малахитовая глыба в форме треугольной призмы.

– А это что? – Элхадж восторженно захлопал глазами, хоть и догадался, что именно. – Наверное, тяжело было такую каменюку сюда притащить?

Синх скривился так, словно разжевал протухшую ящерицу.

– Это, да будет тебе известно, алтарь Шейниры. Наш жрец приносит жертву, когда это необходимо. И богиня ему отвечает.

«Значит, жертва способна взломать своды темницы. На время», – подумалось Элхаджу. Взгляд ненароком зацепился за кучу тряпья у подножия алтаря.

– Я хочу подойти ближе, – сказал синх.

И, не дожидаясь согласия, прибавил шагу. То, что было у малахитовой призмы, притягивало, заставляло оба сердца трепыхаться в груди…

– Это последняя жертва, которой тебя исцелили, – слова доносились, будто издалека.

А Элхадж… Застыл на месте, будучи не в силах отвести взгляда от нее. Не узнать эту синху оказалось просто невозможным – на земле лежала Антхеора. С рассеченной брюшиной и выдернутыми внутренностями.

– Тебе нехорошо? – участливо поинтересовался синх, твердо беря Элхаджа под локоть.

– Нет, я в полном порядке, – огрызнулся тот, – пойдем дальше. Я все-таки хочу дойти до ворот. А ты мне скажешь, каким образом жрец выбирает жертву.

– Наш жрец жертвует Шейнире того, к кому благоволит наша мать. Ей было приятно получить эту синху, и ты исцелился, хоть и умирал.

– Да? – Элхадж даже не замедлил шага, – и когда состоится следующее жертвоприношение?

– Спроси у жреца, – и синх замолчал.

Гвесанж ожидал его, сидя за столом. Перед ним дымилась глиняная миска с бульоном, в центре стола высилась стопка лепешек – пышных и румяных. Рядом с лепешками выжидающе застыла пирамида сушеных ящериц.

Едва завидя Элхаджа, жрец указал ему на свободное место напротив и молча принялся за еду, отламывая хрустящую лепешку и макая ее в горячий бульон.

– Я видел алтарь, – сказал Элхадж, – и видел, что для моего возвращения в мир живых была принесена в жертву молодая синха.

Жрец обмакнул очередной кусок лепешки в бульон и отправил его в рот.

– Ну и? Какие выводы ты сделал, брат?

– Мое исцеление потребовало много Силы, – Элхадж принюхался к бульону на тот случай – а не захотелось ли жрецу подмешать туда чего-нибудь…мм… совершенно несъедобного? Не почуяв ничего подозрительного, он отхлебнул из миски.

– Но мне всегда говорили, что Сила, которую мы испрашивали у Шейниры, может только убивать наших врагов.

– И то верно, – Гвесанж прищурился, – тебе лишь забыли сказать, что умелый жрец может попросту передать Силу кому-либо еще, и тогда Сила эта – целительна, и возвращает к жизни. Я принес жертву, в ответ мне была ниспослана Сила – и ее-то ты и получил, когда опухоль уже была готова раздавить твой мозг.