Шезра попятился, поскользнулся и едва не упал, но успел схватиться за прут пустующей клетки. То, что происходило, не укладывалось в его голове, казалось иллюзией, прихотью богини… Но нет. Тело второго посвященного дернулось, кажется, он пытался бежать – и очутилось в темном коконе.

«Как же так?!! Почему?!!»

Но на раздумья времени не осталось. Ийлур сделал шаг вперед, на бледном лице блуждала все та же наглая ухмылка. Он шагнул – Покрывало Шейниры покатилось в сторону Шезры.

На своем пути оно задело притихшего было элеана, и тот упал сухой куколкой на покрытый нечистотами пол клетки.

«Ты… как же ты могла дать Силу нашему врагу?!!»

Шезра открылся Шейнире, протягивая к ней руки, моля дать силу…

Она ответила, милостиво наполняя все существо синха темной злостью и жаждой увидеть ийлура лежащим на алтаре, выпотрошенным и обескровленным.

Две пелены столкнулись, судорога скрутила каждый мускул… А ийлур, глухо вскрикнув, упал.

– Благодарю тебя, – шепнул синх.

Все-таки он, истинное дитя своей Темной матери, был сильнее.

Синх метнулся к поверженному врагу, нащупывая жертвенный кинжал.

Но оружие не понадобилось: ийлур навзничь лежал на скользких каменных плитах, изо рта, пузырясь, текла кровь. Шезра схватил его голову, заставил смотреть себе в глаза.

– Говори! Как?!!

Губы умирающего дернулись и растянулись в подобии улыбки.

– Говори!!! – заорал Шезра, уже не замечая, что его когти прорвали тонкую кожу так и не принесенного в жертву пленника, и что по рукам сочатся горячие капли.

– Мы… свободны… выбор…

Он долго не мог понять этих последних слов ийлура, посмевшего воззвать к Шейнире. Но однажды, когда закончилось в хрустальном графине вино, а в склянке – настойка из лепестков золотой розы, ответ пришел сам по себе. Если ийлур смог обратиться к Шейнире, и та его услышала, значит, ийлуры не принадлежат Фэнтару до такой степени, как об этом говорят и пишут. А что, если и в самом деле – не смертные принадлежат богам, а наоборот? Бог-покровитель есть сознательный выбор смертной твари?!!

Мысль эта прочно увязла в слоях сознания, пропитанного настойкой. И Шезра, не желая удаляться от Истины, той же ночью воззвал к Фэнтару. Воззвал – и ощутил его свет и его силу. Они были совсем другими, не похожими на то, что давала Шейнира; и ведь не зря ее прозывали темной… Шезра очутился пред ликом чужого бога, пред ликом грозным, беспощадным, но – светлым, где не было места ни коварству, ни предательству, ни подлости. Ничего того, что обычно поощрялось Шейнирой. И сила чужого бога была так велика, что… очнулся Шезра другим.

Он слабо помнил, что именно хотел от него Фэнтар. Он чувствовал себя больным и беспомощным, но – странно чистым, словно и не омывала кровь жертв его руки. Шезра тогда добрался до своего стола и на клочке пергамента нацарапал:

«Мы те – кем хотим быть. И мы свободны. Душа смертного чиста от рождения, и каждый волен следовать избранным путем».

А Ожерелье Проклятых душ, что блестит тысячами рубинов на груди Темной Матери… Оно теперь казалось вовсе не тем, чем было раньше для всех синхов Эртинойса.

Он спустился в зал Жертв. Постоял под аркой входа, стараясь унять неистово колотящиеся сердца и прислушиваясь – а нет ли кого?

Зал Жертв был пуст. Совершенно.

«Наверное, глупо было ожидать, что я здесь кого-нибудь встречу».

Шезра мысленно обозвал себя выжившей из ума старой ящерицей.

Огонек лампы метался на сквозняке, пришлось прикрывать его рукой. А затем, решившись, синх начал медленно обходить алтари, перешагивая желобки, по которым раньше кровь стекала в колодец.

Он останавливался у каждой глыбы малахита, отесанной в форме треугольной призмы, ставил лампу и, протягивая над алтарем руки, пытался понять, на месте ли светлые руны Фэнтара. На самом деле это было довольно просто: от начертанных под алтарями знаков исходило живое тепло, в то время как от знаков Шейниры веяло холодом.

Шезра проверил шесть алтарей, а на седьмом вдруг ощутил ледяное дуновение на пальцах. Пришлось отставить лампу подальше, вознести молитву Фэнтару и, впитав силу светлого бога, сдвинуть алтарь с места. Там же… Синх поймал себя на том, что зубы начали выстукивать мелкую дробь. Один штрих руны был тщательно стерт. Словно неведомый шутник прошелся тряпочкой и вытер часть нарисованного на полу знака.

Она просыпалась. Пребывая в гневе и желая вырваться на волю, любым путем. Добраться до Эртинойса, погрузить костлявые руки в россыпь чистых душ – и не только синхов, а всех, всех…

– Будь ты проклята, – пробормотал Шезра, – будь ты… но я так легко не сдамся.

И, достав из кармана альсунеи мел, он старательно дорисовал недостающий фрагмент. Холодное дыхание на ладонях пропало, сменилось уже столь знакомым теплом Фэнтара.

«Она кого-то нашла, нового Избранного», – думал синх, задвигая алтарь на место, – «но кого? И где? Я ведь… не должен допустить, чтобы он вернул все на прежне место».

Шезра обошел и зал Жертв, и Хранилище. Он не нашел более ничего, что могло бы указывать на близкое освобождение Шейниры, и все же… Сердца беспокойно сжимались в груди.

«Она возвращается», – мрачно думал Отступник, – «и она нашла того, кто вернет ей трон, и обманом заставит его сделать все возможное и невозможное. Это как крошечная трещинка в плотине; сперва сочатся капли, потом – ручей, и в конце…»

Впрочем, о том, что может быть «в конце», Шезра старался не думать. Он вернулся в свои покои и, не дожидаясь рассвета, начал собираться в дорогу – облачился в ни разу не одеванную альсунею, набил дорожную сумку сушеными ящерицами. Не самая лучшая, конечно же, пища – но какой живности может наловить старик в Диких землях?

К поясу Шезра привязал увесистый мешочек с золотым песком и небольшую, шитую из шкуры щера, сумочку. Последняя представляла особую ценность: немало золота можно собрать на просторах Эртинойса, но уже нигде и никогда не найти настойки из золотых роз, делающей смертного счастливым. Розы исчезли с лица мира много лет тому назад, а потому одна унция настойки продавалась за тридцать унций столь ценимого всеми желтого металла.

Тут Шезра усмехнулся; в голове теснились воспоминания – о том, как нет-нет, да пытались отчаянные головы пробраться в заброшенный Храм в поисках запасов драгоценного зелья или, на худой конец, хранилища роз. Таковые, разумеется, имелись. Глубоко в подвалах ждали своего часа пузатые колбы из тонкого стекла, полные светло-золотистой жидкости, а еще глубже, там, где даже летом не тает лед, в громадных закупоренных амфорах хранились высушенные золотые цветки. Но ни один из пришедших в Храм так и не добрался до заветных подземелий – равно как и не покинул кольца малахитовых стен. Те, кто строили Храм, знали толк в ловушках.

Экипировавшись, Шезра спустился во двор храма, туда, где были построены щерни. Здесь в гордом одиночестве доживал свой век щер по кличке Яс, такой же старый, как и его хозяин. Шезра изо всех сил старался кормить Яса досыта, варил котлы каши из дикого проса, подбрасывал туда и лягушек, и ящериц, и даже крыс. Но, видать, такая диета совершенно не шла зверю на пользу: чешуя потускнела, зубы желтели и крошились… Хотя, возможно, дело было вовсе не в рационе, а в простой и неизбежной старости.

Щер высунул из стойла большую морду и безо всякого интереса поглядел на хозяина.

– Яс, Ясик, – синх погладил его по лбу, с неудовольствием отметил, что коричневая чешуя начала шелушиться, – посмотри, что я тебе принес.

И, торопливо сунув руку в карман, выудил оттуда самую жирную сушеную ящерицу. Яс понюхал недоверчиво, укоризненно взглянул на синха, словно хотел сказать – на кой мне твои сушки? Ты бы лучше мяса дал, простого и свежего. Но потом, словно осознав всю безнадежность своего положения, слизнул шершавым языком угощение и проглотил.

Шезра тем временем уже снимал с гвоздя уздечку.

Синху потребовалось еще немало времени, чтобы заставить по-стариковски упрямого щера взять в рот удила. Яс упрямо отворачивался, а Шезра, подпрыгивая, все пытался добраться до чешуйчатой морды. Отчаявшись, синх все-таки урезонил щера, сунув тому еще одну ящерицу, после чего с трудом забрался на спину взнузданного Яса и выехал из щерни.