— Падажды, дарагой! — хватая собеседника за локоть, воскликнул Бакури. — Ты нэ знаэшь, какое чудо анархызм! Ты, как вы русскые гаварыте, нэ рубы сгаряча! Прыхады на наш кружок, там такое вино… м-м-м… То ест там луди такие… умные луди… Посыдышь, паслушаешь, вина попьешь, патом сам решышь, па пути тэбэ с нами или нэт…

Так Саша оказался в Арчиховом переулке в кружке анархистов. Нельзя сказать, чтобы он стал приверженцем данного учения, но, как и обещал Джавахов, люди там собирались интересные. Правда, как правило, большей частью из абреков, то ли временно отошедших от дел, то ли просто скрывающихся от суровой длани закона. А уж вина и впрямь оказались выше всяких похвал.

С анархистами Лопатин общался около полугода. Раз в месяц он передавал в партийную кассу пятьдесят рублей ассигнациями, иногда оказывал однопартийцам разные мелкие услуги: пристроил племянника главы секции Гулбаати Давиташвили посыльным в одну из лавок своей фирмы да выделил десяток аршин шелка его тетушке для пошивки транспарантов. Правда, позднее он видел женщин из семьи Гулбаати в платьях из той ткани, но расспрашивать Давиташвили по этому вопросу не стал.

Несколько раз товарищи по кружку приносили в его дом пыльные стопки каких-то книг, но он никогда не рассматривал, что за литературу оставляли ему на хранение. Как-то раз Давиташвили приехал в его лавку и после краткого разговора совместно с Александром сопроводил к складу неприметную старую арбу, груженную чем-то тяжелым. Отперев ворота склада, Лопатин наблюдал за тем, как возница и еще один незнакомый ему парень сгрузили с телеги и перенесли в склад десяток длинных прямоугольных ящиков казенного вида. Когда же Саша сказал Гулбаати, что видел, как подобные ящики солдаты грузили в вагон на вокзале, Давиташвили хмыкнул, что, мол, у них добро и взяли.

Опасаясь возможных неприятностей, Лопатин на всякий случай скромно поинтересовался, насколько и чем может быть чревато хранение данных ящиков. Анархист, еще раз хмыкнув, снисходительно потрепал его по плечу, заверил, что все будет в полном порядке, и больше к данному вопросу не возвращался.

До конца августа ничто не предвещало бури: казенные ящики мирно пылились на складе, стопки с книгами — в квартире, когда ближе к вечеру во двор дома Александра вбежал племянник Давиташвили. Задыхаясь от бега, он поведал, что утром жандармы взяли Гулбаати, а час назад арестовали Джавахова и еще семь человек из их кружка, а теперь идут к нему, Лопатину, и что он, племянник, опережает их буквально на десяток-другой минут.

Понимая, что за хранение подозрительных ящиков на складе и не менее подозрительных книг на дому его по головке не погладят и теперь в случае ареста он двумя неделями в тюремном замке не отделается, Саша выпрыгнул в окно на задний двор, перемахнул дувал и понесся к оврагу в конце улицы. И только покинув окраину Тифлиса, он понял, что не взял с собой ни денег, ни сменной одежды, вообще ничего, что могло бы пригодиться ему в дальнейшей кочевой жизни.

Опасаясь возможной засады, возвращаться в съемную квартиру он не стал, и наудачу по Коджорской дороге отправился в сторону Батума, рассчитывая добраться до Одессы, где жил Винницкий и где у него имелись приличные деньги, вложенные в совместное дело.

По пути к Коджору он встретил Туташхиа, и в очередной раз все пошло совсем не так, как он мечтал и планировал.

Закончив почти трехчасовой рассказ, молодой человек облегченно распрямил спину и взглянул на Арсенина.

— Мда… Не прошло еще время великих чудес, — задумчиво протянул Всеслав. — И как же прикажете теперь к вам обращаться, как ко Льву Троцкому или все же как Александру Лопатину?

— Зовите меня уж все же Троцким, — тяжко вздохнул Лев. — Привык я уже к этой фамилии, да и нет уже более того Саши Лопатина, кончился он без остатка…

— Ладно, Троцкий, — в тон ему вздохнул капитан. — Оставлю я вашу компанию на пароходе, хотя, может, потом оно мне и боком выйдет. Ваш друг и мой вассал, — на этом слове Арсенин странно хохотнул, — поручился за вас, и я ему, как ни странно, верю. Идите.

Матрос встал с табурета и, стараясь удержать равновесие на шаткой от качки палубе, сделал два шага по направлению к выходу, но не удержался и врезался плечом в переборку.

Вы когда-нибудь видели, как падает барометр? Арсенину, в отличие от многих, это доводилось видеть не раз, и он искренне считал, что под данным выражением скрывается обыденное вроде бы действо: ранее ровно стоявшая стрелка, предвещавшая погодные ненастья, вдруг резкими рывками сползает вниз. Но не в этот раз. От столкновения с плечом Лопатина барометр сорвался с крюка и с противнейшим бздын-н-нь разлетелся на множество осколков, колесиков, различных винтиков-шпунтиков и прочего хлама…

От звука разбившегося прибора, прозвучавшего в замкнутом пространстве каюты, как ружейный выстрел, Троцкий замер, втянув голову в плечи. Арсенин несколько минут молча переводил взгляд с блестящих останков барометра на виновника происшествия и обратно, потом коротко выдохнул сквозь сжатые зубы:

— Правду говорил Туташхиа, и в самом деле один пропадет, — после чего помолчал еще немного, успокаивая кипевшую внутри него злость, и, не в силах до конца побороть сконцентрированное в нем возмущение, коротко бросил:

— Идите уж, Троцкий. Как вахту отстоите — передайте старпому, что я определил вас на камбуз, коку помогать. До конца рейса! — И, видя, что Троцкий так и не сдвинулся с места, заорал: — Да уйдете вы уже, наконец?! Бегом отсюда, олух! Отставить! Сначала к вахтенному за шваброй, а потом сюда! Это, — Арсенин ткнул пальцем в направлении кучи осколков, — убрать! Но аккуратно!

И только после того, как за убегающим матросом захлопнулась дверь, судорожно вздохнул, предчувствуя, что одним разбитым барометром не обойдется, и все самое плохое, как уж повелось исстари, впереди.

Как я и предполагал, встреча с Винницким не принесла ничего хорошего. Поначалу Лопатин (на время судьбоносного рандеву я дал Сашиной сущности максимум свободы) старинному приятелю обрадовался. А вот тот что-то не очень. Нет, лицо у него было крайне приветливое, добрейшая и сострадательная улыбка, сочувствующие нотки в голосе… все как полагается. Но глаза! Взгляд жесткий, колючий, без тени тепла и участия. А через несколько минут разговора, стоило Лопатину поинтересоваться продвижением дел в их совместном бизнесе, Мишины глаза и вовсе ледяными стали. Отчитался он до копеечки, но сразу после окончания деловой части раута предложил предоставить убежище где-то в порту. Биндюжники, мол, укроют. И взглянул на меня так, словно уже подписал приговор. Окончательный и без права на обжалование. Мне кажется, Лопатин тоже понял, что укрытие в порту — билет в один конец. На дно морское или в безымянную могилку, не важно куда, но с концами. Пока Саша в панике хлопал глазами, я перехватил инициативу (благо для постороннего взгляда эти пертурбации не заметны) и выложил последний козырь, упомянув о Дато. Небрежно так. Мол, за время странствий подружился с абреком, вплоть до побратимства, и вскоре он меня искать начнет. И тут же весьма позабавился, наблюдая за реакцией Винницкого.

Едва крутой Уокер, тьфу ты, Миша, услышал про Туташхиа, как его взгляд тут же плеснул страхом. Ужасом. Так смотрит человек, дошедший до края пропасти и открывший глаза на самом ее краю, так и не успев сделать роковой шаг. Винницкий тут же дал адрес конспиративной, тьфу ты (что-то я сегодня сбиваюсь чаще обычного), съемной квартиры, туманно пообещал помочь деньгами и документами и, сославшись на очень срочные дела, распрощался. А я побрел на вокзал разузнать, когда и куда поезда ходят. Желательно, чтобы ходили они как можно дальше. Возле вокзала я и попался полиции. Абсолютно по-глупому. Впрочем, иного я сам от себя и не ожидал. Ну какого лешего, спрашивается, я от городового сквозануть попытался? Полиции мое лицо не знакомо, а что документов при себе нет, так Лопатин говорит, что здесь и сейчас паспортную книжку постоянно при себе носить необязательно. В общем, все мы сильны задним умом. Итог вполне закономерен, сначала я попал в полицейский участок, оттуда — в тюрьму. Странное дело, едва Лопатин узнал, что на ближайшее время мне (и ему, соответственно) предстоит куковать в Одесском тюремном замке, как он сам успокоился и меня увещевать принялся: мол, вполне приличное место, кормят-поят, гулять выводят и не обижают. Только мне от этого легче не стало. Одно хорошо, в тюремной камере я с Колей Корено познакомился, что тоже закономерно — должно же мне хоть в чем-то везти?