Но видимость сговора так и оставалась видимостью — никакие они не заговорщики, а всего лишь гражданские, пришедшие поглазеть на казнь Фальшивки, держа под одеждой редиску взамен кинжалов. Правда, им это не поможет. Когда все закончится и по городу покатятся репрессии, любители халявы дорого заплатят за каждый дармовой плащ.

Чтож я творю-то, а? Ведь специально штатских под удар ставлю, лишь бы от себя отвлечь…

Ладно хоть Грисби нет, и то спасибо. Пусть синевласка и прибежала под утро, прикинувшись горничной, но толку с нее оказалось немного. Казнь уже на носу, а Куролюбом с его эскадроном даже не пахнет. То ли не понял, то ли не заметил, то ли попросту боится. Внучка внучкой, а за мятеж против инспектора его не просто вздернут, но и всех титулов лишат.

Звучит лицемерно, но я был о нем лучшего мнения.

Сама же волшебница едва из трусов не выпрыгивает, желая помочь своему «жениху». В ее башке все это предстает очередным приключением, о котором она потом похвастается перед горничными.

Пришлось наврать с три короба и разместить их с Геной в «засаде» аж на другой половине города. Будто мы с вампиршей ночью не стражников раздевали, а потайное укрытие инспектора разнюхивали, куда он непременно побежит, едва запахнет жареным. Тут они из арбалета ка-а-ак…

Хотя, несмотря на бесполезность, все же стоило взять синевласку на площадь. Если все пойдет через жопу, ее смерть или арест по крайней мере настроит Грисби против инспектора. Так себе утешение, но все же.

Но, к сожалению, Гена провел со мной слишком много времени — в одиночную «засаду» у черта на рогах он никогда бы не поверил. А приносить наивных пацанов в жертву «высшей цели» я уже разучился. Во всяком случае, конкретно этого.

Пусть лучше с арбалетиком у сожженной антикварки играются, он все равно бесполезен. В карман не положишь, а руку вчера так изрезали, что на швы смотреть страшно…

— И это твоя благодарность⁈ — вспылила Киара, перестав дразнить своим декольте окрестных мужиков и наслаждаться ревностью их женщин. — Да за эти швы ты должен мои туфли лобзать!

Чего я бубню-то каждый раз… Рот себе что ли зашить? Реально шиза прогрессирует.

Получив заверения в изумительной красоте рваных швов, украсивших мою руку, ведьма смягчилась:

— То-то же… А то приучился что все прислуживают, да в рот заглядывают. Будь уверен, я околачиваюсь подле тебя вовсе не за дарма.

— Кстати, а с чего вдруг? С чего ты пластинку сменила? Ты же с города линять собиралась, разве нет?

В успех грядущей операции поверить проще, чем в ее альтруизм.

— На солнце перегрелся? — проходя мимо прилавка, ведьма своровала леденец на палочке и сходу сунула его за щеку. — Уйти и пропустить такое представление⁈ Крики, паника, резня… За это зрелище я бы тебе отдалась, да боюсь, сняв одежду с живого, оседлаю на покойника.

На сцене не мелькало ни инспектора, ни князя, а потому приходилось праздно шататься по толпе, то и дело проверяя спертый у стражников кинжал. При каждом движении рану на руке жгло огнем, но боль помогала отогнать прилипчивые мысли.

— И все-таки нечестно… — со звучным чмоканьем, фиолетовая вытащила леденец. — Чего она сотворила такого, что ты из порток выпрыгиваешь? Она тебя зашивала? Оберегала? Кормила и таскала ради тебя вонючие водоросли? Зачем умирать ради какой-то пьяницы, когда я стою рядом? Если все дело в постели, то поверь, она мне и в подметки не годится! Я знаю все об устройстве мужского…

— Не в Эмбер дело.

— Твоя ложь настолько ничтожна, что из жалости я почти поверила. Почти.

— Да ты задолбала! У нас антитеррористическая… — пожеванный леденец бесцеремонно залетел в мой рот, тая лавандовым медом.

— Что я говорила про непонятные слова?

Вздохнув и сожрав хрустящую конфету, я принялся в сотый раз объяснять разницу между ликвидацией и спасением заложников. Все затевается ради смерти инспектора, а никак не жизни Эллис.

— Инспектор сумеет умереть в любой иной день, но напыщенная пьяница может выжить лишь сегодня. — обрубила Киара, снова воруя леденец с того же самого лотка. — А вот ради меня ты бы и пальцем не пошевелил…

Вселенскую тоску в ее голосе оборвал сердитый окрик хозяина прилавка, который уже выработал иммунитет к декольте ведьмы и таки сумел заметить кражу. Звякнувшая серебряная роза успокоила хозяина и вызвала странную улыбку на лице Киары.

— О, мой кавалер. — ткнув меня пальцем под ребро, она снова сперла леденец и сунула его за щеку. — Можешь же, когда нужда прикажет…

Из томящейся в предвкушении толпы показалась пара блестящих очков. Ловко лавируя между чужими плечами, к нам приблизилась вампирша, прежде караулившая у резиденции. Ее тихий доклад заметно опоздал — подгоняемая свистками и матюгами, толпа у сцены начала расступаться, образовывая коридор для марширующих дружинников.

В центре строя высилась хорошо знакомая фигура с нетипичной для северян гладкой бороденкой. К сожалению, кроме князя и сияющих шлемов дружинников больше никого разглядеть не удавалось. Но чем ближе кафтан Рорика стремился к сцене, тем отчетливее нарастал гул и свист толпы. В воздухе сверкнула кем-то брошенная редиска и вскоре дружинники попали под обстрел из тухлых овощей.

Впрочем, целью были вовсе не северяне…

— Как побледнел сразу… — фыркнула Киара. — Ну хорошо, хорошо… Можешь поплакать, а я постараюсь не смеяться.

— Пасть закрой.

Стоило больших усилий, чтобы не вмазать ей по роже. Пришлось как следует напрячь раненную руку, позволяя вспышке боли разбавить гнев. Не на Киару надо злиться. И даже не на штатских.

Процессия дружинников остановилась у ступеней, а на саму сцену вышла лишь группа из князя, жирного инспектора с парой слуг, и маленькой белобрысой тени.

Князь воздел руку, призывая площадь к тишине, но паре дружинников все равно пришлось заняться особо непонятливыми, что продолжали пьяно горланить про «Фальшивку». Начался цирк с обвинителями и такими же подставными защитниками. Оглашали обвинение, громко зачитывали показания свидетелей, не забывая делать драматические паузы, дабы позволить зрителям как следует освистать «паучиху».

Весь этот фарс протекал где-то на границе сознания, оставаясь почти незамеченным.

Низкорослость Эмбер комично смотрелась на фоне громадной фигуры князя, чей взгляд пристально следил за толпой, а рука покоилась на ножнах. В отличие от своего высокородного надсмотрщика, сама опальная графиня не выражала никакого волнения. Ее не занимали ни розовые плащи, ни показуха адвоката с прокурором, ни свист толпы, ни даже то и дело летящие в лицо помои.

На каждый вопрос обвинения и защиты, она отвечала лишь холодом в глазах и гордо вздернутым носом. Знает, что шоу для толпы, так к чему пыжиться? Аристократия, мать ее. Лицо держать умеет — даже не пикнет.

Гордая, как носорог.

Но что-то не так. Вроде и одели ее прилично, и расчесать не забыли, да синяков нигде не видать, но…

Заметив зимние перчатки на тонких руках, я рефлекторно сжал рукоять спрятанного кинжала, вызывая вспышку боли. Ногти, мать их! Вот чего она с ноги на ногу переминается — все ногти вырвали! И хорошо, если только ногти…

Стоящий на краю сцены жирный федерал знал свое дело. Не только разогрел толпу бесплатной выпивкой из салона, но и нарядил Эмбер с иголочки, тщательно скрывая нанесенные во время допросов увечья и используя ее гордость для собственной выгоды.

Как ты народ обвинениями не разогревай, а он, гад такой, все слезинку пустить норовит. Сердобольный слишком. Выведи ты Фальшивку изуродованную да в цепях и вместо свиста рискуешь получить напряженную тишину. Не так местные воспитаны, не любят они когда над беззащитными измываются. Ладно если разбойник с уголовной рожей, но девчонка? Мелкая, измученная пытками? Которую судят ненавистный всеми князь и какой-то хрен с бугра? Такое не одобрят. Бунт не устроят, но и аплодисментов не дождешься.

То ли дело золотая вышивка и воротник из парчи, которую половина города даже не щупала ни разу. Не в девчонку люди помою швыряют, а в аристократку. В тщательно собранный образ тех, кого они ненавидят и страшатся. Кто на них всю жизнь плюет.