— Светлость! — немедленно окрысилась Аллерия, заставляя и без того нервного просителя испуганно дернуться. — «Ваша светлость»! Перед тобой герцогиня Молочного Холма, а не баронесса, дубина!

Прокатившаяся по залу волна ядовитых смешков заставила герцогиню оторвать взгляд от птиц и вернуться на грешную землю, рассматривая крестьянского делегата, будто забавного жучка. К чести дядьки, он все же совладал с неловкостью и сумел продолжить. Переданный через гвардейцев простенький ларец вызвал у придворных и просителей еще больший восторг, а когда из ларца показалась украшенная кружка, по залу едва не разнеслись овации.

На брезгливый вопрос малявки, делегат бегло затараторил:

— Ваш покойный отец, наш справедливый лорд, изволял потчеваться из этого кубка, когда посещал наши края каждую посевную! В память и как знак уважения к вашему правлению, мы осмелились посеребрить кубок и…

— Я из этого верно подчевать не стану — она же деревянная! — мелкая капризно кинула кубок обратно в ларец, вызывая у Аллерии одобрительный кивок. — Хочешь чтобы я занозу посадила⁈

На эту «занозу», поди, пяток деревень серебро для ювелира по сусекам собирали…

Рыцарша быстро оборвала начавшиеся оправдания:

— Наивно полагать что ты проделал весь путь чтобы выразить почтение миледи… Говори, о чем просить явился⁈

От железа в голосе в блондинки зал мигом затих, позабыв про смешки и приглушенные издевки в сторону «деревенского дурачка».

— Беда, ваша светлость, пастбища, ваша светлость! — горячо вспыхнул дядька, эмоционально разводя руки. — Снегопади всю зиму лютовали, паводки озимые утопили — земля голодная, без удобрений и половину урожая по листопаду не оберем!

— Так и что ты хочешь от своей миледи? — в разговор вмешался неприметный мужичок, сидящий за небольшим столиком в стороне от трона, отчего напоминал стенографиста на допросе. — Неужто явился просить, чтобы ее светлость за тебя землю удобрила?

Староста боязливо покосился на стоящих неподалеку от трона домашних рыцарей и поспешно замотал головой, объясняя, что явился из-за рогачей. Мол, он очень горд растущей мощью армии герцогини и для крестьян огромная честь привечать на своих пастбищах все множащихся защитников Молочного Холма, но коровки тоже хотят кушать.

— Лошади, ваша светлость, — подобно злой саранче они объедают пастбища, оставляя скотину чахнуть в голоде. Только в нашей долине уже две деревни потеряли поголовье из-за скотной хвори. Лучшие пастбища под коней определены, а добрую половину посевных по мудрому велению ее светлости отряжены под овес!

— Так и корми овсом! Или смеешь молить гвардию ради твоего навоза распустить⁈

— М’лорд, так не дело же! У скота рога обламываются, коли много овса давать! Ноги ломаются, телята мертвые родятся, кости что тростинки переламываются… В новом году от всего поголовья ни одной дойной не останется, коли все лето впроголодь, да без сена зазимуем!

— Да что ты голову морочишь⁈ Миледи в своем милосердии за каждое поле золото предложила! Монеты взяли⁈ Взяли! Так нечего теперь про пустые животы причитать!

— То верно, что мужичье дуреет когда в кошелях позвякивает. Себя-то мы прокормим, ваша правда, но скотину монетами не угостишь — что станет на следующий год? Почва вовсе истощится, коли без удобрений — тамошней весной и вовсе ничего не засеем!

— Конским навозом удобряй, дурья башка!

— М’лорд, так земля перегреется, только хуже станется! Гниль серая на урожае плодится, коли с воинского коня удобрять! Всем хлебородам ведомо, что конь рыцарский не только копытом смерть несет, но и сракой окаянной землю умерщвляет…

Хихиканье герцогини потонуло в гневе Аллерии:

— Довольно фарса!!! Молочный Холм сказал свое слово — аудиенция окончена!

Мужик попытался возразить, что пришел к малявке, а не к ее советнику, и что даже у регента в совете водились хлебороды, а не один лишь «клерк», но пара гвардейцев уже утянула его с площадки, вернув в толпу и пропустив следующего просителя.

Поглядев как дядька понуро советуется с остальными старостами, я не мог не заметить общее веселье толпы из-за развернувшегося представления. Мелкая знать вовсю перешептывалась, обмениваясь остротами и укрепляя веру в превосходство благородных перед скудоумными простолюдинами. Помнится, увидав на улицах разодетого в цветастую парчу караванщика, Эмбер фыркнула нечто про туго набитый воздухом кошелек. Тогда я нихрена не понял, списав все на очередной приступ зазнайства бывшей графини, но сейчас… Презрение к делегатам бурлило в толпе, и чем скромнее виднелись одежды, тем грубее и громче звучали издевки.

Если бы у самообмана был вес — в тронном зале разверзлась черная дыра. Одни обольщаются, будто они какая-то высшая раса, не имеющая с простолюдинами ничего общего, другие просто перенимают повадки вшивой аристократии, будто таким образом возвысятся сами и отгородятся от тех, кто еще ниже

Было бы у них побольше денег, щеголяли в шелках не хуже того торговца. Чего не сделаешь, лишь бы не вспоминать что из под твоего «хвоста» выходит то же самое, что из-под коровьего?

Устав рассматривать толпу и выслушивать представителя красильщиков ноющего о упавшем качестве мочевины, я уже собирался выскользнуть обратно в коридор, когда заметил пару знакомых ушей. Мелькая за плечами и стараясь держаться подальше от гвардейцев, хвостатая дура в очередной раз доказывала, что только слабаки учатся на своих ошибках.

— Сказал же, не отпускай одну! Но нет, в библиотеке же интересней! Биба и Боба, два долбо… Ай, пофиг!

Не то чтобы мне было дело до слабоумной кошатины, отчаянно желающей оказаться в темнице, но случись чего, синевласка прибежит именно ко мне, опять упрашивая вызволить ее подругу из передряги.

Прокатившись танковым катком по сапогам, я рванул вороватую ручонку, вовсю шарящую по чужим закромам. Тучная тетка недоуменно вздернула бровь когда ей протянули «потерянную» брошь, но заметив трепыхающуюся одноглазку, сразу все поняла.

— Пусти, больно же! — все вырывалась ушастая, пока я оттаскивал ее подальше от чужих карманов и поближе к профилактическим затрещинам. — Да дам я тебе твою долю, пусти уже!

— Помнишь сказку про глаз и жопу⁈

— Помню… — поникла идиотка, переставая брыкаться. — Только не начинай нудить, тебе совсем не идет!

— Сейчас проверю, раз помнишь! Что сказала жопа когда на нее натянули глаз⁈

— Я больше не буду…

— А больше и не надо! Карманы вывернуть, содержимое к досмотру!

Потерев повязку на глазу, ушастая нехотя вывернула кармашки своих коротких штанишек — на гранитную плитку пролился целый град колец, монет, и драгоценных застежек.

— Урожайный день, да? Фарту масти, жизнь ворам… Тебе хлеб с параши предложить или сразу в тазик усадить? Половину хвоста потеряла, теперь и голову просрать собралась? Сотника на тебя нет…

— Ну не удержалась! Стоят болванчики непуганые — как на прилавке! Как тут устоять⁈ Оно им все равно не нужно! И никто меня не тронет, я же с Лилли!

— Ага, а потом догонят и еще раз не тронут… — все ворчал я, сгребая трофеи в кучку и выискивая взглядом место, где можно начеркать «бюро находок». — Что сделает с тобой Грисби когда узнает как ты опозорила его внучку? Тебя на воротах вешать пытались? Голой? Твое счастье что на мне ремня нет, не то…

Низкорослая преступница попыталась скрыть рубиновую заколку под каблуком, но получив подзатыльник, покорно отступила.

— Зубы еще заговаривать вздумала… Вот брошу пить, возьмусь за вас!

— Ты разве пьешь? Ни разу не видела…

— Это присказка, блин! Фильмы смотреть надо, а не по закромам лазить! — новый подзатыльник заставил ушастую «родить» очередное кольцо. — Команда была «смирно»!

Несмотря на шипение и попытки спрятать хоть что-то из наворованного, хвостатка брыкалась совсем вяло. Ни по яйцам засадить не пыталась, ни бранью окатить — стояла да сопела в тряпочку, скрывая покрасневшие щеки и почесывая здоровый глаз через повязку.

— Там кладовая с овсом, у северной стены… Ночью совсем безлюдная. На что хочешь спорю, что чей-нибудь тайник запрятан! И даже не пытайся меня остановить, все равно пойду!