За век под гнетом захватчиков, в Просторе то и дело вспыхивали мятежи. Из-за голода, из-за жадности южан, от отчаяния и нищеты. Каждое из них тонуло в топоте и ржании закованных в сталь лошадей. За сотню лет ни один мятеж не принес ничего кроме горя и новых поборов южных лордов. Все больше юных дев угоняли за мост, все сильнее трещали оси перегруженных южных обозов, все разрастались горы вывозимых руд и драгоценностей, усеянный потом и кровью северян. Цены и жадность южных торгашей росли столь же скоро, сколь и запреты на охоту да возделывание полей.

Но в то утро, ощущение теплой от чужой крови плахи, уступило место низкому протяжному гулу. Разрезая зачинающуюся зарю блеском тысяч копий и трубя в старинные загнутые рога, явились призраки давно забытой эпохи. Заледенелый снег вновь украсился отражением ярко-красных кафтанов, а марш десятка полков и рев тысяч глоток погрузил залитую смертью площадь в немую тишину. В давно разрушенную столицу Бурого простора, вновь вступали настоящие правители севера.

Потомки Рориков, чей род уже с век считался погибшим при падении Калинпоста, вдруг оказались живыми, полными сил да при десятитысячной дружине. Спустя почти сотню лет, наследники великих князей вновь вошли в снега Простора и одни лишь слухи о близости немногочисленной, но крепко сбитой армии, призывали северян к оружию.

Некогда разрозненные очаги бунтарства, вдруг перестали быть лишь досадными издержками для захватчиков, заставив их начать новый «северный поход». Однако, в этот раз, конелюбам пришлось биться с северянами один на один, не рассчитывая на помощь иных земель.

Без поддержки остальных великих домов, иноземные войска тонули в снегах, голодали в фортах и гибли от бесконечных налетов разъяренных северян. Спустя несколько лет после появления у разрушенных стен столицы нового князя — мост, как и весь ров, вновь оказался во владениях Простора. Последовавший южный бросок, взятие Грисби, вторжение из-за Закатного моря и объявление о прекращении войны размылись в голове десятника. Но тепло плахи и истошное ржание испуганных лошадей до сих пор приходили по ночам. Как и блеск влажных янтарных глаз, воззрившихся на него из толпы.

— Хоть бы на сале поджарили, лодыри... — фыркнул напарник, прислоняя новенькое, без единой зазубринки, копье к столу и принимаясь за точно такую же ковригу с похлебкой. — Десятник, знаешь чего конелюбы такие мелкие, а? — тут же обратился он к мужчине. — Тому, что мяса почти не едят! Ледников у них нема — портится споро. Вот они все росточком от горшка два вершка...

— Ты, паря, в городовые вступил, али в книгочеи? Сызнова будешь носом в патруле клевать?

— Та не, я так... Часок перед отбивкой... Надо же было поглазеть, чавой там за книжонки у колдуньи... То бишь, у шарлатанки в сумках были? — покраснев словно редис, молодой с удвоенной силой заработал деревянной ложкой.

— Смотри у меня... Воришку на празднике прощелкаешь, — до весны на дозорной башне куковать будешь. — погрозил командир.

Покончив с завтраком и перекинувшись парой слов с караулом, стражники поспешили на занятую утренней зарей улицу. Им еще предстояло пройтись по переулкам возле городской площади и убедиться, что с вечера нигде не осталось неубранного лотка, брошенной телеги или парочки уснувших забулдыг.

— Это от «мантикоры»? — повесив на пояс флягу красным вином, молодой ткнул наконечником копья в сторону широкого пролома в городской стене.

— Неа. То подкоп. — десятник приблизился к объемной бочке с колодезной водой и откупорил флягу. — Ты бы лучше воды набрал, а не эту гадость южную. Весь же день на ногах проведем...

— Тогда это от «мантикоры»? — молодой быстро указал в сторону обрушившейся башни у самых ворот.

— Неа, эта еще до нас порушилась.

— Тогда может эта...

— Да не мельтеши ты, дай воды набрать! — оборвал десятник и, повесив на пояс внушительную кожаную флягу, повел напарника по улице. — Не водилось у нас «мантикор», то сказки скоморошьи, дабы штурм покрасивше поднести. Была одна дура, да треснула после первого же выстрела. Дуги не выдержали, разломились. Лопатами да киянками орудовали, вот и весь сказ.

— Да ну, брехня! Нельзя за неделю город киянкой взять...

— Прикажут — возьмешь. Киянку в зубы да копай. Думаешь, осада это когда «мантикоры», лестницы да башни на колесиках? Запомни, паря — война это труд. И главное на войне не войнушка — главное до войнушки доползти. Уж сколько я частоколов нарубил да рвов накопал... Впору весь Простор засаживать. Накаркаешь когда-нибудь да своей шкуре ощутишь. Попомни мое слово...

Поглядев на хмурое лицо десятника, молодой решил больше не лезть с расспросами.

Старший же особо не стремился вспоминать ни горы выкопанной земли, ни защитников закрепившихся в старом районе, ни слова князя о «ратники по счету, зато огня без счету!». Стоило ли удивляться, что местные до сих пор припоминают просторцам учиненную резню?

Зарево пожарища и запах тлеющей плоти до сих пор порою чудились в ночи узких городских улиц.

Едва дойдя до площади, десятник вдруг завернул в переулок возле пекарни. Прежде чем недоуменный напарник успел спросить, в чем дело, в его безусый нос ударил резкий запах смерти. Неподалеку от дождевых бочек и канализационного желоба, расположился остывший труп. Тело принадлежало мужчине, если судить по грязным сапогам и штопаному балахону

— Колдовство... — выдохнул молодой, подбирая густой пучок серебристых волос подле усопшего.

— Накладная она, болван! Ты лучше на покойника погляди!

— А чего на него глядеть? Чай не девица красна-а-а!!! Что за бесовщина?!

— То-то же, молокососик бестолковый... — кивнул десятник и, не обращая внимания на борющегося с тошнотой напарника, присел поближе к телу.

Тщедушное тельце неизвестного южанина красовалось тонким и идеально ровным разрезом. Распахнутая грудная клетка демонстрировала безоблачному утреннему небу полое нутро. Ни намека на сердце, легкие или иные органы — лишь изогнутые в противоестественном оскале ребра да редкие капли запекшейся крови говорили, что это труп, а не кукольная подделка. Поглядев в пустые глазницы мужчины средних лет, стражник убедился, что карманы усопшего пусты и принялся за окружение.

Кроме странных ребристых отпечатков крупной подошвы на земле да меловых разводов на кирпичной стене пекарни, очевидно оставшихся от чьих-то стертых похабных каракуль — ничего примечательного не обнаружилось.

— Как его так? Ну, чтобы нутро и нараспашку? — наконец обрел дар речи помощник и осторожно приблизился к изуродованному телу.

— А никак. Накаркал, бестолковик ты мой... Встретил ты его, колдовство свое ненаглядное. Только некромантов в городе не хватало. Или алхимиков, каких... — устало покачал головой десятник.

Сперва гвардейцы южного барона, что рыскали по городу в поисках светлой воровки и двух потерянных собратьев. Затем чудовищная тварь устроившая резню в принадлежавшем князю салоне. Исчезнувший без следа гонец из княжеской дружины, причуды сотника с куклой для праздника и его же выходка со вчерашним судом. Выходка, идущая вразрез со всеми княжескими наказами. И все аккурат под праздник.

Десятник не был уверен, какое именно есть дело слугам из Перекрестного замка до вычурно одетой девушки. Но, на его памяти, это был первый раз, когда люди сира Грисби проявили прямой интерес к происходящему на эшафоте. Да и голубые волосы несчастной на удивление хорошо сочетались с синими камзолами южан...

Уж, не ради этого ли сотник устроил показательную казнь? Не ведет ли он своей...

— А не Живорез ли? — голос юного стражника вывел десятника из раздумий.

Парень опасливо осматривал вскрытое тело.

— Чепухи не мели — Живорез уж полвека как в земле гниет... Ладно, нечего народ спозаранку страшить. Давай-ка его к воротам. Пусть караул разбирается — у нас и так дел невпроворот... А мне еще князю челобитную подать надобно. — проворчал мужчина и сняв свой красивый плащ, прикрыл им распахнутую грудь погибшего.