– Там! – остановившись напротив капитана, запыхавшийся рядовой согнулся в поясе, уперся руками в колени и теперь тщетно пытался перевести дух. – Там, – рука солдата почти непроизвольно качнулась за спину, – пыль!

– И что с того, что пыль? – напряженно бросил мгновенно подобравшийся Бёрнхем. – Вы что, пыли никогда не видели? Извольте выражаться яснее, рядовой!

– Там много пыли, – выдавил из себя стрелок и поднял воспаленные глаза на Бёрнхема. – Так много, что кроме пыли не видно ничего, – забыв о субординации, вестовой отстегнул от пояса фляжку и жадно приник к ее горлышку. – Это все не просто так, господин капитан, сэр, – освежив глотку, посыльный спрятал флягу за спину и виновато покосился на командира. – Они идут, сэр… точнее – они пришли!

Отпустив порученца коротким взмахом руки, Фрэнк в три гигантских прыжка взлетел к вершине холма и навел подзорную трубу на дорогу. Солдат не солгал: со стороны Стандертона к лощине катилась сплошная, высотой как бы ни в три фута, стена пыли. Бёрнхем попытался представить, каково находится внутри пыльного облака, ужаснулся, закашлялся и, пытаясь сбросить удушливое наваждение, резко замотал головой. Если Паркер вернется живым… а он вернется – пусть пьет сколько влезет, заслужил. Такую великую сушь одной бутылкой не зальешь… а на ведро у него денег не хватит. Подсознание попыталось осторожно вякнуть, что в компании валлийцев Рой раздобудет и ведро, и бочку, а если приспичит – то и цистерну с сивухой, но придавленное пониманием серьезности момента, моментально затихло и больше признаков жизни не подавало.

– Майлз! – заорал Бёрнхем, не отрывая взгляда от приближающей к лощине пыльной стены, – Майлз, ну где ты там, черти тебя подери!

– Да тут я, тут, – флегматично буркнул Митчелл откуда-то из-за плеча капитана. – Можешь не орать. Мне всё прекрасно слышно… и видно.

Бурое с проседью облако перекатилось через въезд в лощину, и сквозь редкие разрывы в удушливой пелене стали заметны тройка рвущихся вперед лошадей и влекомый ими тарантас. Напрягая зрение до предела, Бёрнхем умудрился разглядеть человеческие фигурки на борту, но сколько их, а тем более кто из них кто, сейчас не ответил бы даже Всевышний.

– Это ж, сто чертей ему в задницу, Рой! – не прекращая попыток выклянчить монокуляр у Митчелла, восхищенно охнул Картрайт. – Только чего ж он, остолоп хренов, не палит ни черта? Забыл со страху, как на гашетку жать?

– Он сколько миль уже промчался? – буркнул Бёрнхем тоном учителя, разъясняющего нерадивому ученику примитивнейшие понятия. – Три? Или все четыре? – Фрэнк неохотно оторвался от трубы и покосился на друга, – подумай сам, голова чугунная, чем ему палить? Он все патроны еще на первой миле сжег, ну или, на крайний случай, на второй.

Опровергая его утверждение, внутри пыльного смерча скупо протрещала короткая очередь, и над кормой тарантаса блеснула недолгая вспышка. Откуда-то из глубины пыльной завесы раздался обиженное ржание раненого коня, сдавленный крик вылетевшего из седла и растоптанного соседями всадника… Поминальным залпом щелкнули несколько разрозненных выстрелов, надсадно прохрипел горн – и пыльная туча рванулась в узкую горловину лощины.

– Кстати, – капитан смерил Картрайта недоуменным взглядом, – ты чего тут торчишь? А ну давай к пушке двигай…

– А чё мне там делать? – направляясь вниз по склону, обиженно фыркнул Уилл. – Один черт, пока Майлз свой концерт не отыграет, ты никому палить не дашь… Да и из громыхалки этой, кроме тебя никто бахать не умеет…

– Майлз! – оторвавшись от трубы, Бёрнхем покосился на возящегося с подрывной машинкой Митчелла. – Рвать по моей… тьфу, извини, сам решишь, когда рвать. Только, – Фрэнк напряженно всмотрелся в уже явно различимый силуэт тарантаса, – постарайся Роя не того… ну ты понял.

– Не беспокойся, чиф, – Майлз на мгновение оторвал взгляд от машинки и ободряюще подмигнул капитану. – Всё будет в лучшем виде. Гибель Помпеи не обещаю, но крах Содома и Гоморры гарантирую…

Бёрнхем, прикинув, как и с какой скоростью он будет спускаться к орудию, решил, что при любом развитии событий успевает и вновь приник к подзорной трубе. Намеченное Митчеллом зрелище вряд ли можно будет отнести к разряду красочных, зато к разряду незабываемых – определенно.

– А над нечестивыми до конца тяготел немилостивый гнев, – бормотал вполголоса Майлз, не отрывая взгляда от паркеровского тарантаса, а рук – от штока динамо-машины. – Ибо Он предвидел и будущие дела их. Ну что же ты тянешься, Рой, – с надрывом прошептал сержант, вглядываясь в накатывающую бурую пелену. – Ну поднажми же, поднажми…

Словно в ответ на его мольбу, над тарантасом раздался дикий крик, сдвоенный щелчок бича – и тройка, измученных погоней лошадей вложила все силы в последний рывок. Буквально через минуту разрыв между повозкой и гонящимися за ней всадниками стал очевиден, вторая – разрыв увеличился до ста ярдов, третья – тарантас благополучно миновал едва заметный поворот и скрылся за валуном. Увидев, что друзья пересекли условную черту, Майлз облегчено вздохнул, положил ладонь на шток взрывной машинки и, уставившись на склон ближнего ко въезду в лощину холма, прошептал:

– Нет, говорю вам, но, если не покаетесь, все так же погибнете.

По мере продвижения погони по лощине, пыльное облако начинало сгущаться. Но, несмотря на это, Митчелл отчетливо видел, что передовым всадникам осталось не больше ста ярдов до контрольной отметки, а сигнала о том, что весь отряд вошел в лощину, всё не было. Майлз уже собрался перебежать к машинке, отвечающей за подрыв второй пары фугасов, как над склоном с рассерженным шипением взмыла красная ракета. Митчелл облегченно перевел дух и скривил губы в жуткой ухмылке:

– Добро пожаловать, господа буры, – сержант перекрестился и вдавил шток в корпус динамо-машины:

– И пустил стрелы и рассеял их; и молниею и истребил их!

Проявляя солидарность с хозяином, подрывная машинка еле слышно скрежетнула, подмигнула Майлзу искрой и послала разряд по проводам. Митчелл, словно дирижер, управляющий невидимым оркестром, взмахнул рукой и замер. Повинуясь его команде, на въезде в лощину раздался жуткий грохот, земля по обеим сторонам дороги вздыбилась и щедро окатила проезжающих по тропе людей смесью огня, камней и пыли. Разглядеть, что же происходило на дороге, было решительно невозможно: стена пыли, поднятая погоней, смешалась выброшенной взрывом землей и окутала добрую половину лощины непроницаемой завесой. Майлз навел монокуляр на место взрыва, но тут же убрал бесполезную пока игрушку в карман: в безветренном воздухе пыль зависла багровой шторой и, казалось, вовсе не собирается опадать. Из-за непроницаемой взору завесы наружу неслась жуткая какофония, состоящая из многоголосого ржания, панических криков, стонов боли и беспорядочных команд. Понимая, что результат он увидит очень и очень нескоро, Майлз прислушался к скрытой пеленой возне.

Похоже, среди уцелевших нашелся кто-то умелый и решительный: беспорядочный гам на дороге разорвала череда револьверных выстрелов, и панический шум стал понемногу стихать. За начинающей рассеиваться пеленой началось почти упорядоченное движение, и до Митчелла вдруг дошло, что сейчас командир-невидимка двинет выживших вперед, и метнулся ко второй машинке. Внезапно слева от него что-то оглушительно пшикнуло, и из кустов со свистом и треском в небо рванулась красная ракета. Мгновением позже с холма у въезда в лощину застрекотал «максим», следом за ним из-за валунов по обеим сторонам дороги слаженно хлопнул винтовочный залп, потом – второй, а после, словно поспешая за торопыгой-пулеметом, понеслась беспорядочная, опустошающая магазины, пальба. Меньше чем через минуту «максим» дожевал ленту и смолк, мгновением позже замолчала последняя винтовка – и над лощиной воцарилась тишина. Если не считать несущиеся отовсюду стоны.

Заметив, что стена из пыли понемногу истончается и с тихим шорохом оседает на землю, Майлз азартно потер ладони и навел монокуляр на дорогу. Имея все основания гордиться хорошо проделанной работой, сержант хотел узреть поверженных врагов, найти пару недоработок и, может быть, покритиковать себя. Легонько. Добродушно посмеиваясь над собственными мыслями, Митчелл обвел поле брани победным взором и подавился на полуслове заготовленной загодя цитатой об истреблении филистимлян: некогда пасторальный пейзаж преобразился в батальную картину.