Примерно треть осмотренных детей — повели кормить и поить чаем, остальные оделись и их разобрали по производствам. «Их там, на местах накормят» — заметил Олег и заторопился по своим делам, напоследок высказав наболевшее: «Выбивай, Ксения, постройку капитальной школы с весны!» Марина со Светой увлекли её за собой — посмотреть, как и чем питаются дети и самим подкрепиться.

Ксюше меню понравилось: салат из морковки с капустой, картошка с большим куском рыбы, на десерт — подслащенный чай и два пряника. Две поварихи покрикивали на детей: «Пряники не прячем, едим сами! Вечером раздадим всем что останется, увезете своих угостить!» Атмосфера не напоминала обычную школьную столовую. Дети не баловались и не шумели, а деловито вытащив тряпицы, с замотанными ложками — достали их и приступили к еде, как к работе. Основательно так, по крестьянски. Марина вполголоса пояснила Ксюше: «Нарадоваться не можем, как кушают, не привередничают, всё съедают. И наши, глядя на них — перестали морды воротить».

Поев — стали убирать посуду и разделившись на две группы — потянулись в классы, к Митеньке и Оле, на уроки. Но не все, у стола, где сидела Манина компания — собрались негромко посмеивающиеся дети. Ксюша подошла посмотреть, что их так задержало и умилилась. Младшая сестренка Дуняши Васька, осоловев от завтрака — уронила голову на стол и крепко уснула, в правой руке зажав свою ложку, в левой недоеденный пряник.

— Не будите её, Ксения Борисовна! — Жалобным шепотом попросила Маня. — Она ещё маленькая просто!

— Не буду! — Пообещала Ксюша. — Только переложу её, чтоб не за столом спала. А сколько этой крохе?

— Да она большая уже, и учиться хочет! Ей семь весной будет! — Грудью встала на защиту сестрёнки Дуняша.

— Раз хочет, значит будет учиться! — Негромко пропела Ксюша. — Вот только поспит немного и начнет!

Спросила у поварих, куда можно пристроить ребёнка — унесла её к ним, уложила на кушетку. Попробовала вытащить крепко стиснутый в руке пряник — доселе безмятежно улыбавшаяся Васька нахмурилась и беспокойно заворочалась. «Тихо-тихо», — ласково прошептала Ксюха, — «никто у тебя пряник не отберет, спи спокойно». Погладила её по светлым волосам, попросила накрыть её чем-нибудь и на цыпочках вышла.

Прошла к классам, но вмешиваться в учебный процесс не решилась. Шкодливо улыбнулась, представив как это выглядит со стороны и наклонившись — прислонилась ухом к замочной скважине. У Митеньки был явный талант к педагогике, он минут пять в красках описывал впечатленным детям, как учили его в детстве. Особо живописуя телесные наказания, ему вторил скрип лавок. Закончил обещанием, что их так пороть не будут. Если они, конечно — будут проявлять прилежание. Дети перестали ерзать на лавках и замерли во внимании…

А во двор к Председателю стучались подъехавшие казаки:

— Здрав будь, Захар Михалыч, а мы к тебя с новостями, чаем то напоишь? — Улыбаясь в усы спросил есаул.

— Давайте проходите, Вахромей, нашел о чем спрашивать! И накормлю, и напою! Новости то хоть хорошие? — Засуетился Захар.

— Хорошие, теперь можете сами вино свое продавать. Сотник завтра ждет в Троице-Саткинском заводе, поверстает десять твоих воев в казаки. И Серёгу в есаулы. А по весне, как перепишут в сказку людишек — ещё с десяток поверстают. У вас ведь народа не чета нашему поселению.

— Да постой ты с этим вином, мы столько выкурить можем, что вместе не продадим, там же лимиты установленные есть? — Обрадовался Михалыч долгожданной вести.

— Ась? Чаго? Какие лимиты? Опять ты по вашему, Захар Михалыч. — Не понял его Вахромей.

— Про меры говорю, сколько-то четвертей курить можно, не больше?

— Забей, Михалыч, с откупщиками всё улажено, купят всё, что выкурите. — Вахромей, нахватавшийся от дружинников, нет-нет, да вворачивал в свою речь обороты из будущего.

Прошли на кухню, Председатель загремел посудой, чуть не опрокинул чайник и только пришедшая на шум Татьяна, цыкнув — сумела его утихомирить: «Сиди, сейчас накрою! Здравы будьте, казаки!» Те с уважением поприветствовали её в ответ, кормила Татьяна их всегда отменно. Заварила чаю, стала разогревать на печке принесенные из сеней котлеты и что-то в кастрюле.

— Пусть сегодня собираются все, переночуют у нас, а завтра с утра тронемся с большим обозом, дабы к обеду успеть. Пока Викул расторгуется — в казаки ваших поверстают. И в церковь успеем сходить, и в лавке закупиться. А ночью вернутся, если всё слава богу будет. — Продолжил прерванный разговор есаул.

— Да подожди ты, — отмахнулся Захар, — давайте чай пейте и ешьте. С этим Серёгу надо озадачить.

— Ты уж озадачь, Михалыч, а мы перекусим и поедем обратно, сегодня аккурат три ходки сделаем, с последней детей заберем и твоих. Только пусть лошадок не запрягают ваших, вы же башкирских прикупили? Вот их пусть возьмут.

Откушав, казаки откланялись и уехали, а Председатель пошел обрадовать и озадачить участкового. Серёгу застал дома, пересказал радостную весть, сняв с себя ответственность. А участковый развил бурную деятельность, и к вечеру десять человек о пяти санях поджидали у медпункта, когда дети досмотрят мультики. Казаки и деревенские, под предлогом заботы о детях — с не меньшим восторгом смотрели эти мультфильмы. Вместе с этими десятью дружинниками, выбранными в казаки — одиннадцатым был Егор, развалившийся сейчас в санях с трубкой.

Подошел Серёга, выгнал его из саней. Всех построил и придирчиво осмотрел:

— Едем в город, тьфу, поселок это сейчас при заводе. Клювом не щелкаем, не разбредаемся. Держимся вместе. Алкаху не жрем, на провокации не поддаемся. Есть подозруха, что к нам неровно дышат и имеют желание пощупать. Всем всё понятно? — Дождавшись дружного: «Так точно!» — скомандовал — Вольно, разойтись!

В полупустые сани деревенских подсадили самых мелких, и скорым шагом, о бок с санями, тронулись до Айлино-Мордовского. Дети, за день умаявшиеся — притихли. Возчики, ехавшие сегодня в третий раз — негромко, между собой, обсуждали увиденные мультики. Егора никто не тревожил, и он, шагая рядом с санями, поглядывая на детей — вспоминал свою прабабушку.

Та родилась в начале двадцатого века, застала первую мировую (пусть и в бессознательном возрасте, в 1913 только родилась), революцию, коллективизацию, индустриализацию, вторую мировую, перестройку, девяностые и в 2013 году, не дожив до ста лет каких-то две недели — умерла. Она много ему рассказывала, как они раньше жили, как голодали. Он тогда выспрашивал, чем же они питались в голодное время. Особенно его впечатлил рассказ о корнях лопуха, которые варили и ели, подобно картошке.

Однажды летом, одуревая от скуки, под впечатлением от этих рассказов — накопал корней лопуха. Отмыл тщательно, порубил кусками, чтоб поместились в кастрюлю поплотней и поставил вариться. Вернувшаяся с огорода бабушка, принюхавшись к царящему на кухне запаху — метнулась к кастрюле, еле сдерживая рвотные позывы. Ухватив горячую кастрюлю полотенцем — без жалости выплеснула всё это в туалет и причитая, вернулась на кухню. Расспросила Егора, что его подвергло на этакую пакость. Тот честно сознался — её рассказы про голод в тридцатых и во время второй мировой. Она растрогалась, прижала его к себе и поглаживая по голове — проговорила: «Ох и тяжело тебе в жизни придется, Егор, ебанутым растёшь»…

Одно потянуло за собой другое и он вспомнил, что прабабушка в девичестве была Соснина и сейчас с подозрением поглядывал то на Викула, шагающего через телегу от него, то на его пацанов, вышагивающих рядом. «Да не, не может быть! Викул же из мордовской деревни сюда приехал, а я то ведь с детства русский!» — убеждал он себя. Потом вспоминал Викуловского старшего Стёпку, и младшего, как его там… И Маню свою рядом с ними. Эта троица белобрысая, подозрительно похожие — сеяла в душе сомнения. «Да и бог с ним!» — махнул он рукой: «Какая разница, мордвин или русский, местные мордвины поселковые — как на подбор арийцы, на минималках. Недоедают»…