Бартынов вопросительно посмотрел на меня. Я пояснил:

— Герцен сделал мне замечание по поводу того, что тотем висит не на той стороне груди. Нужно было на левой, под сердцем, а у меня он висел на правой. Тогда-то он и стащил тотем. Ловко пальцами стянул — я даже не почувствовал. А потом уже не до этого было — меня в школу в тот же день отправляли. А Герцен подбросил тотем, когда все провернул.

— Зачем ему это делать? — после паузы спросил Бартынов.

— Чтобы устранить конкурента, — хмуро ответил за меня Вяземский, тоже наконец поняв весь коварный замысел Герцена. — Вот ведь ублюдок!

— Ты мне не был конкурентом до сего момента, — холодно заметил Бартынов.

— Тебе — нет, — кивнул Вяземский. — А вот я Герцену — да. Это классический способ устранения конкурентов чужими руками. В Нижнюю палату самим государем рекомендован граф Григорьев. Эта новость всем известна. А значит Григорьев наверняка туда попадет — кто посмеет перечить Императору? Следовательно кого-то из действующих бояр нужно убрать — ведь мест в Нижней палате ограниченное количество. Герцен и я — самые слабые звенья. Вот он и подстраховывается, чтобы не вылететь. Вся ставка на месть с вашей стороны.

Бартынов рассмеялся. Его смех был страшным, не живым, словно ветер задул в канализационный люк.

— Вы вправду в это верите?! Герцен мой друг. Он крестным был Никите…

— Поэтому и смог проникнуть в его комнату без лишний подозрений, — резонно заметил я.

Это остудило пыл Бартынова. Он глубоко задумался.

— Ведь Никита был в своей комнате, когда произошло… непоправимое? — осторожно спросил я. — И следов борьбы наверняка нет?

Бартынов посмотрел на своего охранника и тот едва заметно кивнул.

Хозяин дома трясущимися руками достал из кармана пачку сигарет, закурил. Из ноздрей вырвались клубы сизого дыма, заполнили собой почти все пространство комнаты. Запахло терпким дорогим сортом табака.

— Не верю, — наконец могильным голосом произнес Бартынов, делая глубокую затяжку и гася недокуренную сигарету в мраморной пепельнице. — Вы сейчас передо мной что угодно будете петь, лишь бы не подохнуть. Я вам не верю.

— Дайте нам доказать это! — тут же выдохнул я, чем весьма сильно удивил Вяземского.

— Доказать? — задумался Бартынов.

— Да. Я докажу, что это сделал не я. И найду убийцу потому что Никита был мне другом и это дело принципа.

Хозяин комнаты долго и с любопытством меня разглядывал, словно увидел впервые.

И внезапно согласился:

— Хорошо. Докажи это. У тебя есть ровно три дня. Потом… — он кивнул на оружие. — Ты знаешь, что будет потом. И не пытайся меня обмануть или сбежать. От меня невозможно сбежать. Я полагаю ты не настолько глуп, чтобы пытаться это сделать?

Я покачал головой.

— Три дня, — заключил хозяин комнаты.

Я не поверил сказанному и продолжал стоять, глупо смотря на него.

— Что-то еще? — спросил Бартынов, намекая на то, что разговор окончен.

— Пошли-пошли-пошли! — зашипел в самое ухо Вяземский, хватая меня за локоть.

— Да, кое-что еще, — произнес я.

Вяземский обреченно замычал.

— Что же? — спросил Бартынов.

— Можно ли мне получить подробную информацию по смерти Никиты?

— Парень, ты действительно этого хочешь? — усмехнулся хозяин дома.

Я кивнул.

— Это поможет выйти на след.

— Хорошо, мой помощник отправит тебе документы. Помни о конфиденциальности, если что-то утечет в прессу или на всеобщее обозрение — договор отменяется. Я тебя лично топором нарублю в мелкий фарш!

— Я понял, — выдохнул я, понимая, что слова про фарш — это не в переносном смысле. Действительно нарубит, на самом деле.

— У тебя ровно три дня.

— Хорошо.

Мы попятились назад, не смея повернутся к Бартынову спинами. Казалось, едва так сделаем, как в нас начнут стрелять.

Так и вышли из комнаты.

В прошлой своей жизни, когда я был инвалидом, я умел радоваться простым вещам: добрался до кухни — отлично, смог перебраться с коляски на кровать — здорово, вышел на улицу — великолепно.

Но сегодня я радовался просто тому, что могу подставить свое лицо солнцу. Ощутить дуновение ветерка. Почувствовать, как он треплет волосы. Насладиться пением птиц. Даже в прошлой жизни это не могло меня осчастливить. А тут — как доза концентрированного серотонина в голову.

Вяземский-старший тоже жадно дышал и не мог надышаться.

Так мы и стояли, глядя в небо, пока не подъехала наша машина.

Мы сели на задние места и долго молчали, просто слушая урчание двигателя. Так и доехали до дома, в молчании.

— Я подключу лучших своих сыскарей, — наконец произнес отец.

И сморщился.

Я глянул на Вяземского.

— Все в порядке?

— Сердце пошаливает. Ерунда, скоро отпустит. Я подключу лучших своих сыскарей. Как только поступит информация от Бартынова, они все внимательно изучат и найдут убийцу.

— Нет, я сам, — ответил я. — Я сделаю это сам. И убийцу искать не надо — он и так известен. Нужно только доказать это.

— Ты не сыскарь, мой мальчик. Этим должен заниматься профессионал. Ты сегодня показал себя как никогда отлично. Ты практически вытащил нас из лап смерти. Дал отсрочку на три дня. Мы сможем… мы сможем за это время спрятаться. Если все же сыскари не справятся.

— ЧТО?!

— Спрятаться, сынок, — было видно, что говорить это Вяземскому было крайне тяжело. — Нам нужно уехать как можно дальше, на окраину Российской Империи. Например, в Усть-Абаканск. У меня там есть хорошие друзья. Фамильные деньги помогут обустроиться, обжиться.

— Бежать?! Я не собираюсь бежать!

— Ты не понимаешь. Иного выхода нет. Карательная машина уже запущена. Наш род обречен. Бартынов не будет говорить остальным аристократом, что его сына убил Герцен, даже если мы сможем это доказать. Это может всколыхнуть очень неприятные последствия — разборки в парламенте и, возможно, полную смену всех палат — Нижней и Верхней. Император давно намекает на то, что бояре распоясались вконец. А тут такое — убийство! Терпеть такое никто не будет. Всех погонят грязной метлой. Нет, до добра это не доведет. Бартынов это понимает и потому ему проще оставить нас крайними и тихо убрать.

— Что за чушь?!

— Это не чушь, ты абсолютно ничего не смыслишь в клановых интригах и играх! — не выдержал Вяземский. — Это как паутина, только задень одну ниточку и она потянет за собой другие.

— У Герцена не те козыри, чтобы воевать с Бартыновым.

— Герцену и не надо с ним воевать. Все наши доводы и улики он не примет. Скажет, что мы просто хотим убрать его самого. Вот и все. Нам не надо в это залезать — только хуже себе сделаем. Лучше уедем, тихо-мирно, и никто нас не кинется.

— Нет, я останусь!

— Ты что, умереть хочешь? Бартынов не остановится ни перед чем.

— Я докажу, что Никиту убил не я, а Герцен!

— Лучшие сыскари не смогли!

— Не смогли — потому что косвенные улики показали на меня. Зачем искать дальше? Но ведь я знаю, что это сделал не я. Поэтому и найду его!

— И вновь ты споришь со мной… Ох!

Отец вновь схватился за грудь.

— Тебе плохо?

— Колит сердце. Это от нервов. Никогда так не нервничал, даже когда на прием к Его Величеству Императору ходил, так не переживал. Ничего, все хорошо, выпью лекарств, отпустит.

— Отец, эта просьба покажется слегка страной для тебя, но я прошу показаться тебе Стахановой.

— Это еще зачем? Из-за сердца? Не переживай, пустяк.

— В башне, помнишь, мы с тобой… слегка повздорили.

— Повздорили?! — усмехнулся отец. — Подрались — это правильней будет сказать.

— Верно. И я невольно воспользовался атрибутом.

Повисла пауза.

— Я знаю, — наконец ответил Вяземский.

— У тебя остался след на груди?

— К чему ты все эти вопросы ведешь? Я тебя не понимаю.

— К тому, что твое здоровье надо проверить.

— Без твоих советов разберусь. Пошли, мы уже приехали.

— Отец, у меня есть еще одна просьба.