Те, кто ещё помнил империю, не всегда были рады пустить на свою землю её врагов, однако они принимали посланцев ордена, понимая, с кем говорят. В последние же годы всё чаще встречались миры, где и вовсе былы забыты слово Карита и имя Аврора. Вечную Императрицу считали в лучшем случае легендой, а век межзвёздных полётов — детской сказкой, выдумкой стариков.

Но в каждом мире находились те, кто верил. Те, кто хотел увидеть небо. Те, кто с радостью вступал в ряды Терс Мадо.

В столовой, где сидел Дезмонд, сидело больше двух десятков человек, хотя время было слишком позднее для обеда, а большинство Терс Мадо не жило на Интаке постоянно. Дезмонда в лицо знали все, — только они с Аэцием называли себя магистрами, хотя на деле это значило немного. Не в чести был и прочий пафос, свойственный Эцин — Терс Мадо не любили называть себя адептами или служителями. Не было ни закрытых советов, ни суда, ни высшего закона. Только ученичество у старших и доверие к тем, кто пришёл в орден раньше тебя. Как-то само собой приклеилось данное им на одной из первых планет прозвище «рейнджеры». Оно неожиданно точно попало в цель — потому что главным для всех была свобода бесконечного неба и желание приносить пользу делу, которое волновало всех.

Дезмонд снова приложился к кружке и обвёл взглядом террасу, где стояли столики. Разглядывая сидевших в отдалении девушек, он упустил момент, когда за стол к нему опустился высокий рейнджер со светлыми волосами, подстриженными так же коротко, как у Аэция. Дезмонд давно заметил за Ричардом этот странный выбор и подколол его пару раз, прежде чем получил смущённое признание что да, в самом деле Ричард пытался выглядеть как старший магистр.

— Его любят девушки, — отболтался он.

Дезмонд фыркнул. Ричарда тоже любили девушки. Даже сильнее, чем он сам любил их. А ещё Ричард любил всё, что касалось глупого риска и азартных игр со смертью, и эта часть его вкусов сильно сближала их с Ричардом между собой.

— Аэций тебя искал, — бросил Ричард, отбирая у Дезмонда кружку пива и прикладываясь к ней. Сделав большой глоток, он тут же откинулся на спинку стула и протянул: — Хорошо-о…

Ричарда Дезмонд нашёл на одной из тех планет, где Империю забыли напрочь. Зато там внезапно вспомнили законы рыцарства и представления о подвигах.

Ричард Эрдгард был рыцарем во всех смыслах этого слова. Он бравировал своим рыцарством и не упускал случая им блеснуть. И даже то, что в ордене ему пришлось лишиться блестящих доспехов и белого коня не сильно изменило ситуацию — он нарисовал на борту своего корабля семейный герб Эрдгардов и любую стычку начинал с демонстративного вызова по голосовой связи. Иногда это мешало. Иногда переходило в позёрство. Но Дезмонду было плевать, потому что на много парсеков вокруг Ричард был единственным, кто имел такие же представления о чести, как и он сам.

— Зачем? — спросил Дезмонд, наблюдая, как исчезает в недрах рыцарского тела содержимое его кружки.

— Не знаю. Он мне не сказал. Злится, по-моему.

— Почему на этот раз?

— На этот? — Ричард обиженно посмотрел на друга. — Он ещё с того раза не отошёл. Как будто драка с губернатором так уж сильно может повлиять на дипломатическую миссию.

— Ричард, не хочу тебя расстраивать, но…

— Да брось, Дезмонд, если бы они хотели к нам присоединиться, то сделали бы это, несмотря на то, спал я с его женой или нет!

— Всё. Молчу. — Дезмонд примирительно поднял руки и встал. — Пойду выясню, что там случилось.

— Ага. Спроси заодно, когда мне можно будет показаться ему на глаза.

Дезмонд хмыкнул и, ничего не ответив, направился в сторону центрального корпуса.

***

Кабинет Аэция изменился за прошедшие две сотни лет так же, как и вся планета. Стол, правда, остался стоять на месте, как и бесконечные книжные стеллажи. Зато содержимое их было полностью заменено. Аэций любил настоящие книги. Но в этом не было той показушной любви к старине, которую так часто видел Дезмонд в Империи. Он просто их любил. И, как это часто бывало с ним, ему были безразличны прагматика и мода.

Дезмонд усмехнулся, вспомнив, как при первой встрече принял седую прядь в волосах Аэция за дань этой самой моде. Сколько бы он не читал о нём тогда, на самом деле он не знал о магистре ничего.

— Проходи, — Аэций отвлёкся от книги и кивнул ему на диван. Дезмонд опустился напротив и откинулся на спинку, тут же принявшую форму его плеч.

— Что-то случилось? — спросил он.

Аэций осторожно заложил книгу закладкой и опустил на стол. Потом встал и подошёл к окну, явно о чём-то размышляя.

— Помнишь, — сказал он, — я когда-то говорил тебе, что таких как я было больше?

Дезмонд кивнул, мгновенно становясь серьёзным.

Аэций повернулся и, щёлкнув пультом, запечатал дверь за его спиной, а затем опять отвернулся к окну.

— Я помню… Очень смутно. Что нас пытались изгнать. Куда? Не знаю. Возможно туда, откуда мы пришли. Мы знали, что это изгнание станет концом, смертью для нас. Концом чего? Жизни? Не уверен. Мне скорее приходит в голову слово «пути», — он вздохнул и бросил на Дезмонда косой взгляд. — Это трудно, говорить, когда всё, что ты знаешь — как мозаика. Куча осколков и ты, кажется, видишь каждый из них, но никак не можешь сложить их вместе. Но вот что я помню точно. Когда мы поняли, что надежды нет, мы нашли способ передать людям частички своих душ. Эти души должны были воплотиться в потомках тех, кто жил в те дни. И те, кто носил бы их в себе, стали бы нашими детьми… Детьми наших душ. Поэтому Тот, Хозяин, остановил войну. Он понял, что кто-то из наших детей… наших наследников… уже воплотился. Он никогда бы не поднял оружие против любого, кто является частью нас.

Аэций облизнул губы.

— А сейчас их двое, и я чувствую, что воплотился ещё один. И я хочу, чтобы ты нашёл его и привёз сюда.

Дезмонд внимательно смотрел на него. Он не верил ни в души, ни в их переселение. И в то же время он верил Аэцию. Вера и неверие мешались в нём друг с другом, а затем неверие исчезло без следа — потому что Аэцию он готов был поверить во всём.

— Хорошо. Что я должен сделать?

— Я дам тебе координаты планеты. Найди его и приведи сюда. Постарайся убедить его присоединиться к нам.

— Хорошо, — Дезмонд встал. — Это нетрудно. Могу я спросить?

— Конечно.

— Кто ещё два?

Аэций улыбнулся.

— Ричард и ты.

Прошло уже больше десяти лет с тех пор, когда Инэрис решилась рассказать Дереку о своём рождении.

Решение далось ей нелегко. А когда она всё же решилась, то поняла сразу, что была права, не желая впутывать Дерека в своё прошлое — Дерек старался понять. Он был мудр по-своему. Мудр для смертного. Но представить, что такое жить среди звёзд и упасть в пыль Земли, оказаться навсегда привязанным к этой бесконечной серой равнине, когда видел небо — этого Дерек понять не мог. Кажется, он решил, что Инэрис какое-то божество. Инэрис не стала спорить, хотя меньше всего она хотела оказаться божеством.

Но хотя Дерек был абсолютно другим, плоть от плоти той планеты, на которой оказалась Инэрис, чем дольше времени она проводила рядом с ним, тем сильнее ей казалось, что она любит его.

Сейчас, спустя двадцать лет, глядя на лицо Дерека, она с трудом могла представить, как вышло так, что они оказались вместе, как решилась она так единожды порвать с тем жалким существованием, которое вела при дворе конунга Готфрида — и в то же время не могла представить, чтобы в её жизни не было Дерека.

Дерек вливался в неё новой силой. Как инвалида учил её жить заново и находить радость в простых вещах — в шорохах дождя, треске костра, журчании воды.

Было время, когда Дерек почти насильно заставлял её закрывать глаза и слушать. Он слишком хорошо знал, что единственным, что ещё трогало Инэрис, стала музыка.

— Это тоже музыка, — говорил Дерек, обнимая её со спины и прислушиваясь вместе с ней. И Инэрис, к своему удивлению, открывала для себя мир, которого не существовало для неё тогда, когда она мерила свои решения тысячами человеческих жизней.