— Что языкастая?

— Что досталась.

— Спасибо, — Илонна положила ему голову на плечо.

Дилль провёл рукой по её щеке, чувствуя под пальцами грубый шрам, спускавшийся от виска на шею. В нём заклубился гнев на тилисцев, которые сотворили это с Илонной. Она почувствовала состояние Дилля и отодвинулась.

— Извини, я всё время забываю, что уже не та, что раньше.

— Ты прекрасна, — серьёзно сказал Дилль. — Я вижу тебя, а не твои шрамы. Жаль, что я не водник, как Мейс, и не умею лечить.

Илонна невесело улыбнулась.

— Заметь, ты сам о нём вспомнил. Интересно, я вдруг сейчас подумала, насколько всё-таки вы с ним разные. Ты ни словом, ни жестом не дал мне понять, в какого урода и калеку я превратилась, а Мейс сказал, что уберёт весь этот ужас и вернёт мне мою прежнюю красоту.

— Во-первых, ты не урод и не калека. А во-вторых, я не понял, ты хвалишь меня или Мейса?

— Тебя, глупенький, — Илонна улыбнулась. — Он видит меня изуродованной, а ты видишь просто меня. Поэтому больше не обращай на него внимания — он для меня был пустым местом, таким и останется.

— Ну нет, не обращать внимания на Мейса — это выше моих сил. Знаешь почему? Потому что следующей стихией, которую я буду изучать, станет водная. Я из кожи вылезу, но научусь врачевать. Шрамы украшают только мужчин, поэтому я должен постичь эту клятую водную магию, чтобы ты больше никогда не ходила с такими «украшениями».

Илонна поцеловала Дилля.

— Жаль, что я не маг, мы могли бы изучать магию вместе.

— Какая магия, женщина? Твоё место у плиты с кастрюлями…

Дилль едва успел пригнуться, чтобы не получить подзатыльник.

— Ах ты, гнусный рыжий рабовладелец! Я тебе покажу кастрюли! На кухне есть такие штуки — скалки называются…

Дилль с хохотом уворачивался от вампирши, возвращая обстановку фургона в то состояние, в каком она была до прихода Илонны. Тео, сидевший у костра, послушал доносившиеся из фургона шум и смех, покачал головой и пробормотал:

— Похоже, это надолго. Пойду-ка я, поищу Руди. Он же теперь сержант, у него в палатке должно найтись место для одного неприкаянного вампира.

Верхний Тирогис — место, где не жалуют нищих. Но терпят, ибо куда от них деваться? Попрошайки всех возрастов — от почти младенцев до глубоких стариков облюбовали все рынки и оживлённые улицы, откуда их периодически гоняла охрана благородных домов или городская стража.

Поэтому никто не удивился убогому, который повадился сидеть у стены магической Академии. Закутанный в тряпьё, с трясущимися руками и сморщенным, как печёное яблоко, лицом, он просто сидел на рваном соломенном тюфяке. Проходившие патрульные пару раз прогнали бродягу, но он возвращался на место. Поскольку старик не попрошайничал — а перед ним не было ни миски, ни кружки, ни рваной шапки, стражники перестали на него обращать внимание. В конце концов, это территория Академии, и если магам нужно, они сами его прогонят.

Коллеги по цеху — профессиональные попрошайки, лишь пожимали плечами. Стена Академии не то место, где подают. Маги слишком высокомерны, чтобы делиться с нищими деньгами, а те, кто приходят в Академию по торговым делам — ещё менее склонны отсыпать грошей нуждающемуся. Скорее, они отсыплют пинков. Поэтому старик просидел около стены не меньше недели в полном одиночестве.

И никто не заподозрил в этой старой развалине мага, который ещё недавно числился вторым по силе и знаниям во всём Ситгаре. И который остался таковым, несмотря на внешность и даже собственную смерть.

Гвинард демонстрировал прохожим трясущиеся руки и громко вздыхал, хотя никакой необходимости в этом физиологическом процессе не испытывал. Он изображал немощного бродягу, а сам был занят весьма важным делом — решал задачу, как ему попасть внутрь Академии. При всей её показной открытости, Академия была полна ловушек, убивающих непосвящённого так же легко, как и неосторожного.

Гвинард не был ни тем, ни другим, и знал охранную систему Академии лучше многих. Однако, теперь существовало одно «но» — у него больше не было пропуска-амулета. После неудачного заговора, в котором Гвинард принял самое деятельное участие, гроссмейстер, разумеется, отобрал у всех магов амулеты с заклятьями подчинения, и теперь для входа маги использовали обычные амулеты. Ну как, обычные? Те же самые, но уже без добавок Гвинарда.

Он, разумеется, мог бы войти в Академию — либо нахально через главный вход, либо через торговый зал, либо даже через пару-тройку потайных ходов, о которых знал. Но дальше он не прошёл бы — на этот случай в стенах уже много столетий насторожены специальные парализующие заклятья-ловушки. А даже если каким-нибудь образом пройти их, то чем дальше углубляться в недра Академии, тем сложнее и коварнее будут встречаться охранные заклинания. Гвинард был уверен, что он сумеет обезвредить большую их часть, но одна ошибка — и он либо окончательно умрёт, либо застынет в захвате силового поля. То-то Адельядо порадуется, если найдёт его в таком состоянии.

Гвинард решил идти другим путём и начал наблюдать за входящими и выходящими из Академии. В большинстве своём это были обычные курьеры, но иногда и маги покидали Академию. На третий день Гвинард увидел мастера Хорнора — академического финансиста, который вошёл через торговый зал. Гвинард перенёс пункт наблюдения поближе к входу в этот зал, и когда Харнор вышел, он запустил астральный щуп.

Мастер Харнор при всех его достоинствах как мага, так и финансиста, астральным магом не являлся, поэтому не заметил вторжения. Ему вдруг просто стало нехорошо — сердце прихватило. Мастер Харнор остановился и схватился за стену. К нему тут же подбежал помощник, а сопровождавшие Харнора солдаты из городской стражи предложили фляжки с вином. Приступ вскоре прошёл, мастер Харнор облегчённо вздохнул, отказался от услуг врачевателя и поспешил в казначейство.

Всё это время Гвинард изучал амулет финансиста. Харнор — мастер, а, значит, доступ ему открыт практически везде. Он мог бы просто выкрасть амулет, но это сразу насторожит тех, кто остался в Академии за старших. Поэтому Гвинард позволил Харнору уехать, а сам запомнил все изменения, которые внесли высшие маги в амулеты. Не так уж их и много, если разобраться.

Тем не менее, Гвинард ещё несколько дней продолжал наблюдать, поджидая приезда-отъезда Харнора и проверяя свои догадки и предположения. На ночь он был вынужден возвращаться в дом, где его убила Гилиан. Сама Гилиан куда-то уехала, оставив Тернлис командовать бездушными. И, конечно, Гвинардом. Мёртвый маг ночь напролёт пытался воспроизвести в амулете изменения, которые он подглядел, а днём вновь возвращался к Академии.

Гвинард рвался в Академию не только из-за мести, хотя и это достаточный аргумент. Он лелеял хрупкую надежду отыскать какое-нибудь средство, которое позволит ему выйти из-под контроля хивашских колдуний. Несколько мыслей, которые у него имелись на этот счёт, он старался держать так глубоко, чтобы даже на прямой вопрос хозяйки (тут Гвинард скрипнул зубами) мог ответить совершенно другое.

Наступила ночь проверки. Тернлис сочла, что ночью у Гвинарда будет преимущество перед живыми, и он полностью поддержал её. Хивашка долго наводила чары, регулируя степень свободы мёртвого колдуна, она трижды проверяла и перепроверяла, прежде чем наложить или снять запрет. В итоге хивашка открыла ему доступ к магии и дала определённую свободу действий.

Гвинард тут же задумал сделать непрямую атаку — пусть он не может пустить ледяной кинжал прямо в лоб Тернлис, но ведь ему ничто не мешает обрушить удар воздушного комка на деревянную перекладину, подпирающую бочку с водой. От удара бочка упадёт и придавит стоящую под ней хивашку. Мысль была хорошая, но Тернлис, оказывается, предусмотрела и такой вариант. Он просто не смог. Гвинард тут же сообразил, что пока он понимает, что его заклинание принесёт вред хивашке, он не сумеет ничего сделать. Вот если бы он на время лишился сознания, а его тело действовало бы само… Это ещё один вариант освобождения, а потому и эту мысль Гвинард постарался спрятать подальше. В общем, он с сожалением был вынужден признать, что пока Тернлис действовала безошибочно.