Инэрис повернулась к другим сидевшим за столом. Вначале Аврора думала, что Инэрис ждёт реакции от неё, но затем поняла, что та смотрит на Элеонор. Элеонор, в свою очередь, смотрела на сестру какое-то время. Потом сглотнула и встала.
— Правом, — сказала она тихо, и голос её потонул в волне гомона, так что Элеонор пришлось усилить громкость микрофона, — правом, дарованным мне герцогами Тёмной Дуги, я объявляю военное положение. Все несогласные будут казнены по закону военного времени. Остальное вы слышали.
Элеонор села. В зале царила тишина.
Аврора перевела дух.
— Совет объявляю закрытым, — она встала и двинулась к выходу.
***
Галактиону с трудом удавалось сосредоточиться на том, что происходило в зале. С самого первого своего дня на Нимее он чувствовал себя так, будто на него давят небо, стены, даже деревья. Каждый камень здесь дышал воспоминаниями — и каждый камень был чужим теперь. Или, вернее сказать, чужим был он сам.
Лица секретарей и адъютантов смотрели на него с недоумением, будто задавая вопрос — кто этот человек, и почему они должны подчиняться его приказам? С ещё большим недоумением смотрели лица чиновников и генералов, к которым Аврора предлагала ему обращаться за техникой и ресурсами.
Этот мир не был его миром. И как ни старался Галактион сосредоточиться на проблемах, которые Аврора называла их общими, это было почти невозможно, потому что в мозгу бесконечно пульсировала мысль: если это не его мир, то куда делся его? Разум отвечал, что его Нимеи давно уже нет, но сердце отказывалось соглашаться со столь очевидной истиной. Реальность входила в невозможное противостояние с надеждой, на которую не было ни времени, ни сил.
Галактион не мог сказать даже, хорош ли мир, в котором он оказался спустя тысячу лет, или он плох. В мозгу билось только одно — этот мир не его. Он не понимал, чего ждёт от него Аврора. Зачем вытащила его из тьмы изгнания теперь, когда поздно было делать хоть что-то.
Механически он отвечал на вопросы и давал советы, прекрасно осознавая, что все эти советы ничего не стоят, потому что мир этот — не его. Он не чувствовал его ткань так, как чувствовал душу той Нимеи, которую покинул тысячу лет назад.
Единственным отголоском прошлого в этом мире, сошедшем с ума, оказалась Аврора — та, кого он ненавидел, и та, кого он любил. Осознать эту двойственность и эту невозможную близость человека, внезапно заменившего ему целый мир, было так же трудно, как и осознать гибель старого мира. Галактион изо всех сил заставлял себя не поддаваться на эту слабость, продиктованную одиночеством. Он убеждал себя в том, что у него есть планы, которые не изменить даже гибелью Империи — а гибель эта выглядела для него всё более неизбежной.
Чтобы не думать о Нимее — старой и новой — и об Авроре, оставшейся такой же точно, какой она была всегда, Галактион сам отправился за предводителем повстанцев, объявивших себя его преемниками. И по той же причине он сам отправился с Дезмондом на уцелевшую станцию бунтовщиков.
Увиденное шокировало Галактиона едва ли не больше, чем Нимея, изменившая даже запах за тысячу лет. Эти люди, писавшие на бортах кораблей его собственный девиз, называвшие себя его преемниками, кричавшие его имя… Эти люди привели его в состояние полного шока, потому что они не были похожи ни на что и ни на кого. Половина из них была грабителями, другая — мальчишками, которых Дезмонд вовлёк в свою опасную игру.
Дезмонд улыбался, показывая ему станцию, «полководцев», корабли — и Галактион улыбался в ответ, стараясь не выдать оцепенения безумным блеском в глазах.
Потом он выступал перед ними. Некоторые из них радостно приняли обещания стать настоящими мастерами Ордена, не менее великого, чем Орден Звёздного Света. Этих он опасался особенно, потому что фанатики могли быть способны на всё.
Другие отнеслись к открывшимся перспективам со скепсисом — им явно не нужны были ни Орден, ни принципы, только возможность грабить и убивать.
Улыбка приклеилась к губам Галактиона намертво. Он поймал её отражение в зеркале, перед тем как уходил ко сну, и в этот момент понял, что ему следует вернуться на Нимею.
Безумие, царившее в зале советов, прошлось наждаком по усталым нервам, но уже не удивило.
Они выходили из зала все вчетвером. Галактион шёл последним и слышал, как тихо переговариваются впереди две ученицы Авроры.
— Ты вконец свихнулась! — шипела Элеонор. — А если они не подчинятся — что, в самом деле будешь стрелять?
Инэрис окинула её холодным взглядом.
— Я сказала — значит, буду стрелять.
— Они съедят нас живьём, Аврора! Я знаю, это всё твоя затея…
Галактион не слушал дальше. Он видел только, как вздрогнули плечи императрицы.
— Я буду у себя, — сообщила Аврора, не оборачиваясь. — Завершите начатое. Инэрис, надеюсь ты…
— Да.
Аврора двинулась по коридору к своим апартаментам и, миновав продолжавших препираться учениц, Галактион скользнул следом за ней. Он ждал, что императрица свернёт к спальне, но та миновала нужную дверь и остановилась у окна зимнего сада, глядя на партер.
Галактион постоял в отдалении, а затем подошёл к ней сзади и опустил руки на плечи.
Аврора вздрогнула и бросила на него быстрый взгляд, а затем отвернулась и снова уставилась на парк, не пытаясь сбросить пальцы старого недруга.
— Скажи, что всё будет хорошо, — попросила Аврора тихо.
— Не люблю врать.
Аврора рвано вздохнула, прикрыла на секунду веки, а затем резко развернулась.
— Тогда уйди, Галактион. Не хватало мне тебя с твоими дурными предсказаниями, когда и так всё летит в тартарары.
Галактион постоял секунду, глядя на неё, а потом развернулся и пошёл прочь.
***
Элеонор рассталась с Инэрис на первом же повороте. Инэрис направилась к кабинету, она всерьёз намеревалась потребовать от герцогов новой присяги лично ей.
Элеонор и хотела бы сделать то же, но для неё более чем очевидно было, что ей никто не присягнёт. С большим трудом и отчасти обманом удалось ей занять свой пост. И если она хотела теперь в самом деле возглавить атаку — а Элеонор никогда не чувствовала себя прирождённым полководцем — то ей нужно было хотя бы полчаса одиночества, чтобы составить план дальнейших действий.
Она набрала номер секретаря и попросила собрать всех герцогов у неё в кабинете через полчаса, а сама направилась в спальню. И, едва миновав порог, замерла, потому что по спальне полз знакомый уже ей могильный холод.
— Кто здесь? — спросила она вслух, желая в тишине услышать хоть один звук, пусть даже и собственный голос.
И тут же вздрогнула, услышав ответ:
— Ты нарушила слово, Элеонор.
Элеонор резко развернулась вокруг своей оси — первым порывом было выскочить в дверь, но она тут же передумала, поняв, что это бесполезно и, стараясь не показывать страха, прошла в центр комнаты.
Теперь она видела мужчину, сидевшего в кресле в углу, так что свет из окна пролегал по полу прямо перед ним, но не касался и края чёрного плаща.
— Я ничего не обещала.
— В самом деле? — мужчина резко встал и шагнул к ней. На секунду Элеонор понадеялась, что он испарится, едва лучи солнца коснутся его кожи, — но надежда была глупой. Мужчина спокойно остановился напротив, так что теперь Элеонор могла видеть белые и острые, будто выточенные из мрамора черты лица, которые портил лишь нос с лёгкой горбинкой, чёрные, как агат, огромные зрачки и такие же чёрные волосы, ниспадавшие на плечи мягкой волной.
— Я… — Элеонор прокашлялась: — Я не давала ответа.
— Тогда пора его дать.
Элеонор молчала, собираясь с мыслями. Если бы только у неё были полчаса… Впрочем, полчаса ничего не смогли бы изменить.
— Я согласна, — сказала она тихо. — Я выступлю на вашей стороне. Я только должна…. Предупредить герцогов.
— Нет. Когда придёт время, мы дадим знак. К тому времени они должны быть подвластны тебе целиком.
— Я поняла, лорд, — Элеонор снова сглотнула.
— Вот и хорошо, — мужчина улыбнулся и краешком пальцев коснулся волос Элеонор. — Не расстраивайся. Если Империя будет воевать также, как проводит советы — ты можешь и не понадобиться нам. Главное верность, Элеонор. Потому что мой Властелин всегда платит по счетам.
