Вещи умерли, в дом пропустив пустоту,

Одиночество гаммы долбит за стеной,

Металлический привкус разлуки во рту

И в окне - одиночества свет жестяной.

Появляясь в бесплодном пространстве зеркал,

Словно строгий отец, я себя упрекну:

Ты же волчьей породы, зачем ты искал

Среди чуждых по крови - друзей и жену?

Не пеняй на людскую жестокость, сынок,

Ты во всех своих бедах виновней стократ.

Тот, кто вечно один, не бывал одинок,

Одиночество есть ощущенье утрат.

Если б ты не боялся остаться один,

Ничего бы с тобой не случилось, поверь.

Жадных женщин созвал ты и слабых мужчин,

Обусловив тем самым возможность потерь.

Но тебе не удастся растлиться, пропасть,

Не для волка такой малодушный исход.

Эту крепкую грудь, эту жуткую пасть

Волчий бог предназначил для славных охот.

Лязгнут зубы, удачу схватив на лету,

Теплой крови ты вкусишь и вспомнишь меня;

И напомнит железистый привкус во рту,

Что удача и счастье - совсем не родня.

Огней неисчислимых ореолы

Сцепились в механизме часовом;

На лужах ветер пишет протоколы

И неизменно комкает рывком;

Эмаль автомобилей, как глазунья,

По площадям шипящим растеклась;

Я слышу зов безмолвный полнолунья -

И над собой утрачиваю власть.

Фонарные игольчатые кущи

Не скроют от расширенных зрачков

Твой скорбный лик, мучительно влекущий,

Царица теней, госпожа волков.

В моих костях томительно и тонко

Поет немой вибрирующий звук -

И дьявольская радужная пленка

Мои глаза задергивает вдруг.

Лицо дневное, плоское, как стертый

Медяк в торговой суете дневной,

Теперь звериной вытянется мордой

К высотам, заливаемым луной.

Одной луне сегодня я внимаю

И с нею сам вступаю в переклик,

А для прохожих в кулаке сжимаю

Свой верный нож, свой тридцать третий клык.

Пускай бегут по переулкам темным,

Когда я нож достану из чехла,

Чтоб, прервана их окликом никчемным,

Своих речей луна не прервала.

Пусть ненависть горит звездой холодной

На лезвии лезгинского клинка,

Чтоб горький хмель гордыни безысходной

Я выпил до последнего глотка.

По плавным переливам балок,

По чахлым, ломким мелколесьям -

Как волчий бег, должно быть, жалок

Перед гремящим поднебесьем!

Ревут чудовищные осы

И жала мечут неустанно,

И волки катятся с откоса,

Рыча, прикусывая раны.

Взрываем снеговую толщу,

Хрипя, захлебываясь снегом.

Любуйтесь же на гибель волчью,

Следите за последним бегом.

Но я меняю вдруг повадку,

Врага почуяв над собою:

Кружусь, чтоб вытоптать площадку

Для заключительного боя.

Не юркну в снег я вроде мыши,

Как пес, не припаду на брюхо,

Пусть пули вспарывают мышцы,

Костяк проламывают глухо.

Во взбитой лопастями вьюге,

Кровавой кашляя мокротой,

Я прыгну - чтоб стрелки в испуге

Шатнулись в чрево вертолета.

Я весь промок в ружейном граде,

Оглох в железной круговерти,

Но эта ненависть во взгляде

Вам будет помниться до смерти.

Когда же подсекутся ноги

На вытоптанном мною месте -

Увижу: с неба волчьи боги

Взирают мутным взглядом мести.

Терпеливо я жду угасания дня,

Чтоб собой населить золоченую тьму,

Но со стаей скорее заметят меня -

Волки в городе держаться по одному.

Поднимаются острые уши твои;

Непривычные звуки они отстригут

От ночной тишины, чьи густые слои

В шерстяную ушную изнанку текут.

Утончаются ноги - чтоб сходными стать

По надежности мышц с лубяным волокном,

Чтоб весь город сумел я во тьме обежать,

Пряной меткой остаться под каждым окном.

И сгущается тьма - чтоб на корку камней

Метрономом когтей я насечку нанес.

Все предметы мильоном мельчайших корней

Прорастают в мой влажный чувствительный нос.

Отворится подъезд - и глотнет полдвора

Убывающий сектор зевоты дверной,

И мелькнет на свету световая игра

Глаз моих - как бы в пленке слепой нефтяной.

Напрягаются чувства и ловят в ночи

Запах стали, охотников грубую речь;

Я ведь знаю, как бьется, круша кирпичи,

Словно бешеный шмель, в подворотне картечь.

Братья-волки, вы древний забыли закон:

Быть незримым, менять постоянно пути,

Ничего не желать, не нуждаться ни в ком,

Чтобы к людям, как пес, на поклон не ползти.

Братья-волки, вы жить не умели одни,

А иначе предать вас никто бы не смог;

Я ведь помню, как жалко вы кончили дни -

В липкой луже кровавой, у вражеских ног;

Как частило под слипшейся шерстью густой

Ваше сердце и силилось жизни хлебнуть;

Волки, мертвые братья, вы слышите вой?

Лишь во тьме я осмелился вас помянуть.