Коль приглашен ты к меценату в гости,

Забудь на время про свои обиды,

Утихомирь в душе кипенье злости

На тупость человечества как вида.

Приободрись, прибавь в плечах и в росте,

Привыкни быстро к модному прикиду,

В гостях же не молчи, как на погосте,

Будь оживлен – хотя бы только с виду.

Блесни веселостью своих рассказов,

Но успевай изысканной жратвою

При этом плотно набивать утробу,

Предчувствуя час сумрачных экстазов –

Как поутру с больною головою

Ты на бумагу выплеснешь всю злобу.

Я миру мрачно говорю: “Ты чрезвычайно низко пал,

Свои дела обстряпал ты исподтишка, когда я спал.

Когда же я открыл глаза и начал понимать слова,

Ты быстро вынул сам себя, как джокера из рукава”.

Да, этот мир в игре со мной не полагается на фарт,

Я наблюдаю, как порой меняются наборы карт,

Я наблюдаю, – но при том правдив всегда с самим собой:

Я изначально проиграл при комбинации любой.

Я миру мрачно говорю: “Пусть суетятся все вокруг –

Не позабавлю я тебя азартом и дрожаньем рук.

Есть козыри и у меня: едва засну – и ты пропал,

И вновь начнутся времена, когда я безмятежно спал”.

На автостанции валдайской

Давно я примелькался всем.

В столовой не доели что-то –

Я непременно это съем.

Не оттого, что размышляю,

Я тупо под ноги гляжу:

Окурки подбирая всюду,

Порой я мелочь нахожу.

И если где-то стырят что-то,

То бьют всегда меня сперва,

Ведь для того, чтоб оправдаться,

Я не могу найти слова.

Я утираю кровь и сопли,

А те воров пошли искать,

Но хоть со страху я обдулся –

К побоям мне не привыкать.

Я бормочу: “Валите, суки!” –

И вслед грожу им кулаком,

Но стоит им остановиться,

Чтоб прочь я бросился бегом.

А иногда, когда под мухой,

Заговорят и рупь дают.

Меня, наверно, даже любят –

Конечно, любят, если бьют.

Мои стихи до того просты,

Что вспоминаются даже во сне.

До крайней степени простоты

Непросто было добраться мне.

Мне темнота теперь не страшна,

И я спокоен в ночном лесу –

Душа моя ныне так же темна,

И тот же хаос я в ней несу.

Всё, что в уме я стройно воздвиг,

Было в ночи нелепым, как сон.

Я понимания не достиг,

Был не возвышен, а отделён.

Всё, что умом я сумел создать,

Зряшным и жалким делала ночь.

Простым и темным пришлось мне стать,

Чтоб отделение превозмочь.

Немного проку в людском уме,

Ведь только тот, кто духовно прост,

Тепло единства чует во тьме,

Сквозь тучи видит письменность звезд.

Приозерный заглохший проселок,

В колее – водоем дождевой,

Розоватая дымка метелок

Над вздыхающей сонно травой.

Серебром закипая на водах,

На ольхе вдоль озерных излук,

Ветер плавно ложится на отдых

На звенящий размеренно луг.

На пригорке, цветами расшитом,

Этот отдых безмерно глубок –

Словно в звоне, над лугом разлитом,

Дремлет сам утомившийся Бог.

В толще трав, утомленный работой,

Честно выполнив свой же завет,

Отдыхает невидимый кто-то,

Чье дыханье – сгустившийся свет.

Тесовая стена коробится слегка,

От старости пойдя серебряной патиной,

И в пустоте висят три пурпурных комка,

Развешаны листву осыпавшей рябиной.

Под мертвенным окном, под сединой стены

Усыпана листва проржавленной листвою,

Но бьет холодный луч сквозь тучи с вышины

И льется по стеклу свеченье неживое.

Ветшает деревце, меж пурпурных комков

Последние листы беззвучно осыпая,

И бьет холодный луч в просветы облаков –

Картина четкая, холодная, скупая.

А в сгорбленной избе заметны в полумгле

В оцепенении застывшие предметы –

Портреты на стене, клеенка на столе,

На окнах пузырьки и ржавые газеты.

Паденьем ржавчиной покрытого листа

Теченье времени рябина отмечала,

Но листья кончились – осталась пустота,

И время кончилось – и не пойдет сначала.