Толпа в восторге голосила,

Победу вам предвозвещая:

Вы шли ко мне, тугую силу

В тяжелых мышцах ощущая.

Вы взгляды женщинам бросали,

Везде выглядывавшим в окна,

И мускулами потрясали,

В них ощущая все волокна.

Украдкой сверху то и дело

Глазами на себя косили,

Оглядывая стати тела,

Дивясь их стройности и силе.

И, декламируя угрозы,

Ко мне вломились вы разбойно,

Но я, не изменяя позы,

В глаза вам поглядел спокойно.

Быть может, слишком недвижимый,

Быть может, чересчур холодный, -

Сковал мой взгляд непостижимый

Порыв отваги благородной.

Догадки ринулись потоком,

Мятущимся, нестройно-стадным,

О норове моем жестоком,

Маниакально кровожадном.

Уже раскаяньем томимы,

Вы ощутили против воли,

Как плоть нежна и уязвима

Для близкой нестерпимой боли.

И ласку лезвия на коже

Так ясно вы предощутили,

Что волны слабости и дрожи

В обмякших членах покатили.

И плоть упругость потеряла,

И, одряхлев, обвисли руки;

Живот, вдруг выкатившись вяло,

Уже квашней потек на брюки.

Так изваянием сутулым

Вы встали с видом бестолковым,

Но я легонько двинул стулом -

И прочь вы устремились с ревом.

Разбухшим бултыхая брюхом,

Губой безвольною болтая,

Бежали вы, упавши духом,

Лишь о спасении мечтая.

И я следил самодовольно,

Как, покрывая километры,

Стенали вы непроизвольно

И шумно испускали ветры.

Вставайте, нищие духом,

Заветный близится срок.

Исполнились земли слухом:

С заката идет пророк.

С заката, а не с восхода,

Как бог, собою хорош,

Грядет, чтоб во все народы

Прелестную сеять ложь.

Встаем, восхищенно внемля -

Что делать, скорей скажи,

Не зря же свой дух, как землю,

Возделали мы для лжи.

Ко всякому святотатству

Нетрудно нас побудить,

Ведь втайне только богатству

Нам любо в сердце кадить.

И речью врага прелестной

Пленимся мы без труда -

Ведь правды, не в меру пресной,

Милей нам сладость суда.

И правде нашу природу

Исправить не суждено -

Для нас ведь отчие воды

Полыни горше давно.

Я очень уж въедливо то замечал,

Что умные люди привыкли скрывать.

Заткните мне глотку, чтоб я замолчал

И впредь не осмелился рот разевать.

Нельзя допускать, чтоб на общий позор

То тайное, темное я выносил,

Что двигало вами с младенческих пор,

Но что сознавать не находится сил.

Без лишних сомнений используйте власть,

Чтоб твердо поставить на место меня,

Чтоб спазмами ужаса враз пресеклась

Моя злонамеренная болтовня.

Но умные люди здесь также нужны:

Привыкнув сомненья от вас отгонять,

Докажут они: мои речи темны,

Безграмотны, их невозможно понять.

И каждый решит: он духовно хорош,

И ласково к сердцу прильнет правота,

И ваша полезная светлая ложь

Уже не отравит вам горечью рта.

Обидно, что я не в больнице,

Не носят провизию мне:

Конфеток бы мне пожалели -

И плакал бы я в тишине.

Обидно, что даже обычным

Евреем я стать не могу:

Меня бы тогда обижали,

Теснили на каждом шагу.

И если б я пил ежедневно,

Чтоб в страхе дрожала родня,

Как горько бы я усмехался,

Когда бы прогнали меня.

А женщиной я бы поверил,

Что юность сгубил из-за вас,

Визжал бы и тапками топал,

Отечными щечками тряс.

Вокруг меня живые трупы,

Они мне действуют на нервы,

Когда я закупаю крупы,

Медикаменты и консервы.

Они все шутят, рядят, судят,

Меня увидев с колбасою,

Да только смерть шутить не будет,

Когда пойдет махать косою.

Колбаски тут они запросят,

Кривясь в улыбочках умильных,

Но смерть их беспощадно скосит,

Столь гордых некогда и сильных.

И ведь не я тому виною!

С таким трудом обезопасясь,

Я вправе знать, что он со мною,

Что он не убыл, мой запасец.

Жевать я буду неустанно,

Усевшись в тихом закуточке,

Сосредоточив взгляд свой странный

В какой-то незаметной точке.