170. ПЕСНЯ О БУРЕВЕСТНИКЕ Над седой равниной моря Ветер тучи собирал. Между ними, с ветром споря, Буревестник глотку драл. В силу неизбывной дури, Мелкий, щупленький такой, Он просил, мятежный, бури, Будто в бурях есть покой. Чайки и гагары рядом Издавали в страхе "SOS"; Мудрый пингвин робко прятал Тело жирное в утес; Буря мглою небо крыла, Ветер стаи волн хватал; Буревестник тупорыло Тем не менее летал. Словно брови, тучи хмуря, Ветер холод нес и мрак. – Пусть сильнее грянет буря!.. – Пел пернатый наш дурак. Гром раздался, как в День Гнева; Вспыхнул молнии извив; И упала птичка с неба, Мегавольт в башку словив. Птичку – жалко, хоть и пала Жертвой дурости своей, Ибо буре дела мало Даже до лояльных ей. 2002
171. ПЕСНЯ О КОЗЛЕ Жизнь – сцена, игра и пространство для боя. Иные – лишь зрители в этой игре, Другие являют актеров собою, Играющих горных козлов на горе. И каждый козлина любви, восхищенья У зрителей тщится стяжать на века И сделать другого козлом отпущенья За то, что другой не дает молока. Козлы на вершине бодаются, блеют, И несть на высокой горе им числа. А зрители, встав у подножья, болеют всю жизнь за того иль иного козла. Но я не козел и не зритель. Я молча Играю капусту, зарыт в чернозем, И мыслю вполне равнодушно, по-волчьи: "Хороший козел – это мертвый козел!" И если б с вершины в ущелье сырое Свалился козел, проигравший финал, И спел мне страдальчески с видом героя, Как славно он бился и счастье познал, То я бы заметил на это, что лучше Скончаться в сыром и прекрасном тепле, Чем пасть, как тупой янычар при Козлуджи. Так молвил бы я и добавил бы тут же: "Что ж, меньше одним хоть козлом на земле!.." 2002 172. КУРТУАЗНАЯ АНТИУТОПИЯ Мне скоро сорок, но (таков мой рок) Меня хреново знают как поэта. Ну ничего, мерзавцы, дайте срок, И вы сполна ответите за это! Когда я стану сказочно богат, На кокаине сделав состоянье (Да-да, такой вот именно я гад), Добьюсь я веса, власти и влиянья. В борьбе за президентский чемодан Скуплю я имиджмейкеров и массы И с трона, что мне Богом будет дан, Возьмусь за демократии гримасы. И как когда-то цвел соцреализм На ниве большевистской диктатуры, Так станет куртуазный маньеризм Синонимом большой литературы. Поэзия воспрянет ото сна, От ересей избавленная враз мной, И будет у нас партия одна И называться будет куртуазной; И примемся врагов уничтожать, Партийную цензуру учредив, мы, Поэтов-диссидентов всех сажать, Начав с поэтов, пишущих без рифмы; Поклонницы разделят их юдоль, Подобно декабристкам образцовым, В концлагере обритые под ноль Магистром, тьфу! – министром Степанцовым; И по программе школьной ребятня, Не забивая мозга дребеденью, Пусть ежедневно учит из меня Одно, нет, лучше три произведенья; И маньеризм наступит развитой В итоге прогрессивной столь реформы, На плебс немытый низойдет святой дух красоты, гармонии и формы; И Нобеля потребую тогда Ультимативно у Европы ржавой, А станет целку корчить, не беда – Мы ядерной являемся державой! 2002 174. ПОЭЗИЯ ДОЛЖНА БЫТЬ ГЛУПОВАТА Умничанье – жанр непопулярный, Слишком умный жалок рифмоплет. Плох поэт, который регулярной куртуазной жизнью не живет. Мудрые его стихотворенья, Что его лишь тешат самого, – Форма самоудовлетворенья, Коего не терпит естество. Публика должна быть у поэта, Что, поэт, нудишь, как Лев Толстой? Ты один останешься, а это Может вредный порождать застой. Не уподобляйся же медведям, Собственную лапу что сосут (Это Гете так сравнил, заметим), А являйся публике на суд! Публика помочь тебе могла бы, Так твори же, публику любя, Чем сосать, сродни медведю, лапы, вымя или что там у тебя... 2002 |
