Белки, жиры и углеводы

Суть вещества одной природы,

И что наука б ни кричала -

В них есть единое начало.

Мышленье низко и убого,

Коль в них не видит силу Бога,

Она же нудит их к движенью,

К слиянью или к разложенью.

Безбожникам и маловерцам

Невмочь постичь природу сердцем.

Бывало, сядешь на пенечке

В приятном лиственном тенёчке,

А на ветвях ликуют пташки,

Мелькают пестрые букашки,

И пчелки рядом так и вьются,

И в травке цветики смеются.

Из тучек облачко заблещет -

И сердце пташкой вострепещет

И всё поймет через смиренье

И в мире благорастворенье.

Так чтоб душа не ослаблялась,

В прозреньях сладких изощрялась,

Устрой в дому своем божницу

И, не жалея поясницу,

Поклоны бей, читай молитвы,

Чтоб стала мысль острее бритвы,

Чтоб разных физиков дерзанья

Ты смог охаять от Писанья.

На дерзких, брови сдвинув строго,

Восстань, как древний вестник Бога,

Бичуй неистовую дерзость,

Которая есть смрад и мерзость

Пред Божьим милостивым ликом;

О воздаянии великом

Напоминай безумцам грозно:

<Раскаиваться будет поздно,

Коль намозолит Божье око

Ваш рог, вознесшийся высоко.

Вам послан Богом не на пробу ль

Ваш прохудившийся Чернобыль?

Что взяли вы, с охальной рожей

Присвоить вздумав промысл Божий?

Господь вам подсечет колена

И ввергнет вас в обитель тлена,

Лишит вас прежней благостыни,

Рассеет по нагой пустыне,

Взревете, как в родильной муке,

Живому Богу впавши в руки>.

А коли пасть оскалят песью -

Хватай их крепко за волосья

И, не смущаясь ихним ревом,

Лупи их посохом кленовым,

Чтоб впредь почтительною дрожью

Их пронимало слово Божье.

Улица Ленина, бюст Ильича,

Пьяная кодла бредет, хохоча.

Вдруг предводитель, Педрилов Кузьма,

Вынул из жопы пригоршню дерьма

И прилепил Ильичу к бороде

С криком: <Наставили лысых везде!>

Тут прогремел оглушительный гром,

Вздулся асфальт колоссальным бугром.

Крикнул Педрилов: <Ребята, пиздец!> -

И провалился сквозь землю подлец.

Все остальные от страха тряслись,

В небе же молнии грозно вились,

И освещал их блистающий бич,

Как улыбается в тучах Ильич.

Я был бы рад окончить жить,

Лишь в тишине существовать.

Так страшно кем-то дорожить,

Так мерзко с кем-то враждовать.

И насыщению брюшка

Я всем предамся существом,

Ведь пища истинно сладка,

Коль не отравлена умом.

Пусть рассосется разум мой -

Всей сытой плотью я пойму:

Я к жизни истинной самой

От жизни канул в эту тьму.

Звено сцепляет со звеном,

Полезную рождает слизь

Во тьме, в бесчувствии немом

Непрекращаемая жизнь.

Здесь, в южном городе, немало псов бездомных,

Но, нищий человек, - я бесприютней всех.

Псы ходят медленно. В глазах янтарных томных

Живет смущение за некий тайный грех.

И я едва плетусь, но нет в глазах истомы,

Смущение и страх им живость придают.

Мне все курортники окрест уже знакомы,

И вот по лицам их глаза мои снуют.

Мне хочется понять, брезгливость, или жалость,

Иль безразличье вы питаете ко мне.

Порою в жаркий день сморит меня усталость,

И под акацией раскинусь я во сне.

И вы, входя в кафе, с презрительною миной,

Конечно, взглянете на голый мой живот,

На стаю дерзких мух, что ползает щетиной

В надежде заскочить в разинувшийся рот.

Порой усядусь я спиною к парапету

И, глядя на море, так провожу часы,

И, шерстью грязною до одури согреты,

Здесь, привалясь ко мне, вкушают негу псы.

Когда в контейнере с отбросами копаюсь,

Не сомневаюсь я, что мерзостен мой вид,

Но с вами взглядами я быстро обменяюсь -

И взгляд испуганный вам душу уязвит.

В душе рождается глухое беспокойство,

Которое томит и в пляжном забытьи.

О ты, курортников духовное рсстройство,

Тобой оправданы все низости мои!

Но не для этого я так себя унижу -

Мне любо потому бродяжное житье,

Что я любимую уж больше не увижу,

Но без помех могу здесь думать про нее.