Изабель Изабель, Изабель, Изабель! Бьет серебряный колокол лунный, и всю ночь я хожу как безумный, и твержу без конца ритурнель: Изабель! Изабель, Изабель, Изабель! В этот вечер декабрьский, морозный, в город северный, туберкулёзный вдруг тропический вторгся апрель. Изабель! Изабель, Изабель, Изабель! Подо мною морские глубины, в небе звёзды как крупные льдины, воздух чёрен и густ, как кисель. Изабель! Изабель, Изабель, Изабель! В этих дышащих зноем Карибах, в этих рифах, проходах, изгибах посадил я свой клипер на мель. Изабель! Изабель, Изабель, Изабель! У акул здесь огромные зубы, не доплыть мне без лодки до Кубы лодку съели моллюски и прель. Изабель! Изабель, Изабель, Изабель! Почему берега твои скрылись, почему с неба льды повалились, почему разыгралась метель? Изабель! Изабель, Изабель, Изабель! Вёз я к синему острову Куба не закованных в цепи йоруба, не солдат, не французский бордель. Изабель! Изабель, Изабель, Изабель! Вёз я сердце, разбитое сердце. Что же силы небесные сердятся и мозги мои, кровь и стихи мои превращают в бездарный коктейль? Изабель! 1992 Из классики Ты жива еще, моя резвушка, жив ли ты, мой ангел юных лет? У меня всегда взлетает пушка, стоит вспомнить глаз твоих букет, стоит вспомнить задранную ногу, прелестей твоих упругий вид. Выхожу один я на дорогу, сквозь туман кремнистый путь блестит. Не жалею, не зову, не плачу ни о чем, но в сердце ты одна. Промуфлонил я свою удачу. А ведь были, были времена! Все, кого я знал на этом свете, от твоей ослепли красоты. Помню, как в сиреневом берете, голая, на мне скакала ты. И, скача на мне, бычок сосала через малахитовый мундштук, и стихи Есенина читала: «До свиданья, до свиданья, друг…» Не хотел с тобой я расставаться, только ты исчезла, не спросясь. Ты ушла к другому кувыркаться, я с твоей сестрой наладил связь. Пусть она красивей и моложе, и мундштук сосет совсем как ты, -- не забыть мне той атласной кожи и лица надменные черты, влагу вулканического лона, дух волос русалочий, речной и того мордатого муфлона, что сейчас смеется надо мной. Ивовая кансона Вам покажется нескромным предложение направить ваши ножки озорные к этим ивовым кустам, там смогу я вас изрядно улестить и позабавить, на песочке возле речки хорошо нам будет там. Беззастенчиво сияет полуденное светило, видел я не раз, как девы, схоронившись от людей, свой цветок под солнцем нежат, чтоб лучами теребило, и порою хрипло шепчут: «Жарь меня, злодей, злодей». Будем двое – я и солнце – целовать коленки ваши, гладить плечи, грудь и бедра и цветочек теребить, а потом я вас накрою, чем светило ошарашу, пусть меня целует сзади, я же буду вас любить. Это лето, это небо, эта речка, эти ивы, эти губы, что ласкают эту кожу здесь и здесь! Как не знали до сих пор вы, как посмели, как могли вы быть в неведеньи, что в мире я и брат мой солнце есть? Золотая карта Ночевала карта золотая на груди утеса-президента, эта карта стоила 100 тысяч долларов и 52 цента. Посмеются и бомжи босые: президент сворует много больше, даже и не президент России, а глава обычной чмошной Польши. Нет, скажу я, всякие бывают президенты в этом странном мире, да, одни людишек раздевают, а другие, хоть убей, не стырят. Этот президенти был президентом ОАО "Отечество и куры", и любил он кур еще студентом в институте зрелищ и культуры. И хоть он учился по культуре, снились ему куриц мириады: прочитал в какой-то он брошюре, что у кур большие яйцеклады, что китайцы, чтобы сбросить газы, кур как женщин под хвоста утюжат. Ну и что? У нас в горах Кавказа ослики для этих целей служат. Но с ослом в общаге будет трудно, рассудил студент, а куры слаще, куру и зажарить можно чудно, и менять строптивых можно чаще. И развел студент немалый птичник в общежитьи зрелищ и культуры, каждой тыкал лысого в яичник, и кудахтали от счастья куры. ...Пронеслась, как кура, перестройка, стали жить мы при капритализме, и студент решил: "А-ну, постой-ка, обрети, брат, место в новой жизни!" Бросил службу во дворце культуры, прикупил пяток участков дачных, помогли ему милашки-куры провести ряд дел весьма удачных. Ведь поскольку яйцеклады были у его курей мощней и шире, то яйцо несушки приносили больше прочих раза так в четыре. И посколку расширялось дело, он один с курями не справлялся, тех, кто стал курей топтать умело, повышать по службе он старался. Он платил хорошую зарплату и его работники любили. А ведь был задротом он когда-то, петухом в общаге все дразнили. Он сейчас утес капитализма, да, петух, но ведь в хорошем смысле! Оплодотворяет он Отчизну, чтобы с голодухи мы не скисли. Пусть сто тысяч долларов на карте для кого-то будет маловато, я скажу: ребята, не базарьте, дайте мне ту карточку, ребята. |
