Дух Сатаны – порочный Мастер,

Летал над грешною Москвой,

Рассыпав карточные масти

Над городскою мостовой.

Он был печален и рассеян,

Когда своей колодой карт

В столичном городе посеял

Разврат, коварство и азарт.

В то пору над зарей вечерней,

Как будто бубна или черва,

Звезда плясала над Кремлем,

Во тьме глядясь в речной проем.

А там в обнимку с нею вместе

Качались в танце пики, крести,

И ветер, залетев под мост,

Вовсю играл с рекою в штос.

Весь город, словно стол истертый,

Качался в дьявольской игре:

Мелькали «жигули»-шестерки

Среди дерев породы треф…

И долго-долго дух порочный

Над стольным городом летал,

Его шпилевкой заморочил,

Но под конец и сам устал;

И, пролетев вокзал впритирку,

Уже заканчивал денек,

Когда на Войковской в квартирку

Он залетел на огонек…

А там наклевывалась драма:

На плешку возложив ладонь,

Сидел Виталий, сын Абрама,

И некто – просто Молодой.

Они не то, чтобы дружили –

Они по-дружески пыжили.

Виталий, а точнее – Боцман,

Довольно опыта имел:

Колод в открытую не коцал,

Но если надо, то умел…

Умел без дела деньги делать

(без них, понятно, жизнь плоха),

Умел, насторожившись телом,

Приветливо встречать лоха,

Умел слегка пожать плечами,

Куш получая или долг

И вновь с волненьем и печалью

Садиться за игральный стол,

Любил словечки «горка», «сонник»,

Свой столик и игру за ним,

Любил по радио «Эстония»

Послушать Иерусалим,

Любил руками карты мацать,

Болтать о всякой ерунде

И был похож на Карла Маркса

В своей курчавой бороде.

Любил свою собаку Весту,

Жену Галину, как невесту,

Любил за газовой плитой…

Но все – о Боцмане довольно!

Предвижу ваш вопрос невольно:

А кто же этот, Молодой?

Он риск любил и был поэтому

Авантюрист, почти Икар.

Как мудро сказано поэтом –

Жизнь для него – колода карт.

Она бы моментально скисла,

Когда б не карты и не риск,

И просто не имела б смысла,

Как плов, куда не клали рис.

Для этой жизни бесшабашной,

Где мать – Игра, отец – Азарт,

Родился сразу он в рубашке,

В рубашке от игральных карт.

И сразу, с самого рожденья

Впадал он от «шпилевки» в раж,

Но самым верхом наслажденья

Был для него… чужой мандраж.

Той дрожью рук, что держат карты,

Он наслаждался много лет,

Как старой фреской Леонардо –

Какой-нибудь искусствовед.

Он был эстетом в этом роде,

И это не понять другим,

Когда зрачки в глазах напротив

Растут, как по воде круги,

Когда бесчувственная челюсть

Под напряженьем мандража

Со скрипом парковых качелей

Отвиснет мелко задрожав,

И, будто бы к груди прикована,

Застынет после, офигев,

Как от удара Черенкова

Английский город Бирмингем.

Когда затягиваешь узел,

Когда уже петлю дожал,

Когда кадык по горлу Зюзи

Скользит, как лифт по этажам,

Когда безумный и убогий

шпилевщик, карты теребя,

Как прихожанин синагоги,

Бормочет что-то про себя,

И, обозвав кого-то поцем,

Задолбит в стену головой…

Будь то Порецкий или Боцман –

Какое счастье, Боже мой!

И Молодой, герой поэмы,

Не мог без этого прожить,

И, может, именно поэтому

Он ездил к Боцману пыжить.

Но все ж он понимал отлично,

Что не играя задарма,

Виталий уважал наличку

И не любил пустой карман.

И лишь того, кто очень беден

Он допускал без бабок в дом…

И Молодой в тот день был бледен –

Он вез последнее пальто!

Не видел Мейерхольд с Захавой

В таком спектакле – высший сорт! –

Как Боцман то пальто захавал

И прометал от шестисот,

Как поминались все святые,

Как вспоминалась чья-то мать,

Как в «сонник» прятались цветные,

А через карту – за всю масть,

Как было Боцману фигово,

Когда в безумии глухом

Он даже Бога Иегову

Назвал пархатым петухом!

И раз за разом, кон за коном

Все безутешней он грустил,

Вслед за своим магнитофоном

Чего-то там еще спустил…

Они уже играли долго,

А за окном внизу, в пыли

Стояли – бежевая «волга»

И голубые «жигули».

От той видавшей виды «трешки»,

Что отдыхала во дворе,

Разило изредка немножко

Таким изысканным амбре.

Причина всем была известна:

Там, во дворе, недогуляв,

Знакомая собака Веста

Любила ездить в «жигулях».

И вот, когда вспотев в рубахе,

Исторг хозяин слабый стон –

Любимейшая вещь собаки

Была поставлена на кон!

В тот миг, когда назрела драма,

И Молодой, прикрыв глаза,

Поставил наугад на даму

И на бубнового туза,

Когда, казалось, небо рухнет

Иль потолок над головой,

Раздался с боцмановской кухни

Протяжный жалостливый вой:

Там с ощущением блевотным,

С трудом жуя мясной гуляш,

Скулило бедное животное

По милым сердцу «жигулям»!

Уж был забыт соседский Бобик

И с прошлой выставки медаль –

Лишь ощущение тревоги:

Хозяин Боцман банк метал!

Ругаясь вычурно и длинно,

Представил он себе на миг,

Как назовет его Галина,

Что скажут Зюзя, Воловик?

И так, уставившись в пространство

Стеклянным взглядом, как сова,

Он отрешенно и бесстрастно

Колоду эту тасовал.

От напряженья сердце сжалось,

Струились капли по лицу…

Развязка, в общем, приближалась,

Шпилевка двигалась к концу.

Рукой размазав пот холодный,

Как тигр, выгнувшись в спине,

Он резко повернул колоду

И вдруг застыл, остолбенев.

В глазах, багровых от бессонниц,

Угас железный блеск рублей:

Там, под девяткой снизу, в соннике,

Лежал нахальный туз бубей!

Но как бы ни было там горько,

Кошмар стараясь позабыть,

Он снял туза, валета с горки

И прошептал… «Не может быть!

Не может быть!» - он карты бросил

И вслед приемник пробасил:

«Не может быть!»

«It is impossible» -

Ворвался голос «Би-Би-Си».

«Не может быть!» - звучало веско

Шальное эхо над Москвой…

«Не может быть!» - кричала Веста,

Уткнувшись в лапы головой.

«Не может быть!» - во сне бредовом

Ворчал угрюмый Воловик,

И только голос Молодого

Сказал: «Бывает… Се ля ви!»

Как пишут языком газетным,

Усталый, но довольный он

Спокойно встал, забрал кассетник,

Потом – еще магнитофон,

Еще какие-то там вещи –

Все те, что выиграл… Потом

Он подошел к хозяйской вешалке

И снял то самое пальто.

А через две минуты юзом

У светофора пригуляв,

Он по Варшавке мчался к Зюзе

На этих самых «Жигулях».

Наверно, было бы уместно

Прочесть мораль, читатель вам.

Но что же сталось с бедной Вестой? –

Предвижу возглас милых дам.

Так пусть сомнения развеются:

Собрав последние рубли,

Хозяин Весты, он же – Вейцман,

Купил ей снова «жигули»!