Скелетики Проходите, красавица, в мой кабинетик. Интересно? Хотите потрогать лорнет? Ой, какая вы тонкая! Просто скелетик. Я хотел вам обидеть? Ах, боже мой, нет! Боже вас упаси раздобреть и налиться сдобной статью российских румяных матрон, хоть когда-нибудь это, наверно, случится. Но покуда вы эльф, вы скелетик, вы сон! Ваши тонкие лапки и дивная шейка бередят в моей памяти давние дни, когда был я студент и любая копейка свету летнего солнца казалась сродни. Ах, мелодии лета, мелодии лета! Карусели в Сокольниках, в ЦПКО, а увидишь косичку и попку скелета - и бежишь вслед за ним и кричишь: "Божество!" Лет тринадцать ей было, той самой худышке, о которой сейчас я хочу рассказать. Не смотрите так строго! Ведь взрослые пышки могут только дремучих лохов возбуждать. Я сидел у фонтана и жмурился сладко, и она подошла, попросив закурить, и внезапно я понял, что жизни загадку в море счастья смогу я сейчас растворить. "Божество, божество!" - лепетал я, целуя ноготки тонких пальцев, пропахших дымком. Я хочу облизать тебя, щепку такую, в тайну тайн дерзновенным залезть языком. "Да пожалуйста. Вон мой братишка Анзори, заплати ему дань и поедем к тебе". И в душе моей мигом увяли все зори, и на лапу Анзора упала теньге. Я хотел взять на шару счастливый билетик, но годами горю уже адским огнём. Тот глазастый тринадцатилетний скелетик не даёт мне покоя ни ночью, ни днём. Хоть привык я теперь брать девчонок обманом, говорю им, прощаясь: "Ты слишком худа. Да, пусть стар я, малышка, но всё-таки странно, что за кости с меня причитается мзда". Сколько дряни гнездится порой в человеке! Почему я обманывать маленьких стал? Потому что красивый скелетик навеки у фонтана мечту мою в кровь растоптал. Сёстры (дачная картинка начала века) Глаза сурового блондина Сказали: "Завтра будет поздно". "Вы ослепительный мужчина, но не смотрите так серьёзно", - воскликнула моя сестрёнка, весь день молчавшая дотоле, и тут же рассмеялась звонко и, хохоча, рванулась в поле. Её матроска и чулочки средь васильков и ржи мелькали, пока в какой-то дальней точке вдруг не слились и не пропали. Над нашей дачей пели птицы, скворцы иль иволги - не знаю. Блондин с ухмылкою убийцы сказал: "Разденьтесь, заклинаю!" и, не сдержав своих эмоций, корсаж мой оттопырил стеком. Моn Dieu! Могла ли я бороться с таким ужасным человеком? И лишь когда сестра вернулась, солому стряхивая с платья, я, истомлённая, очнулась, и мой партнёр разжал объятья. "Вы молодцы. А мой Ванятка, сынок кабатчика Вараввы, и ласков, чёрт, и стелет гладко, да скор, однако, на расправу". "Блондинчик, не хотите пива?" - добавила затем сестрица. Блондинчик улыбнулся криво и больно сжал ей ягодицы. "Прошу раздеться вашу милость", - он глухо процедил сквозь зубы. Сестрица тут же обнажилась, спеша навстречу ласкам грубым. Я в полудрёме наблюдала, как на ковре они резвились. А через час мы всем кагалом в мою кровать переместились. Какие были там картины - негоже говорить девице, но никогда с таким мужчиной нам не случалось веселиться. Когда же месяц показался, наш друг хлебнул стакан мараски, надел сюртук, поправил галстук и молвил: "Чао, буржуазки!" Залаял пес. Сестра вскочила в дезабилье на подоконник. "Ах, боже мой, какой он милый! Скажи мне, кто он, твой поклонник? Я сделала усилье, чтобы мой голос прозвучал бесстрастно: "Весьма опасная особа. Он большевик, он беглый. Ясно? " В саду лягушки голосили, сестра шептала: "Ах, каков!.. Нет-нет, не обойтись России без партии большевиков". Сашуля
Чего только не было в жизни поэта - и адские бездны, и рай на земле, но то ослепительно-звонкое лето горит светлячком в моей нынешней мгле. Ни жирных матрон похотливое племя, ни робкие нимфы тринадцати лет меня не томили в то дивное время, старухи и дети не трогали, нет. Изысканность линий и форм совершенство губили в то лето мой ум и досуг, вселяли в меня неземное блаженство и были источником дьявольских мук. Да, я был влюблён, и любимой в то лето исполнилось тридцать. Развалина? Нет! Ее появленье как вспышка ракеты в зрачках оставляло пылающий след. Атласная кожа под солнцем июля светилась, как вымытый масличный плод, и море, когда в нём резвилась Сашуля, с урчаньем лизало ей смуглый живот. О! Как я мечтал стать бычком пучеглазым, вокруг её бёдер нахально скользить, и в трусики юркнуть, и в волны экстаза своим трепыханьем её погрузить. "Сашуля, Сашуля!- вздыхал я всечасно. - Ужель я лишь друг вам? Какая тоска! Но дружба такая глупа и опасна, бычок может вмиг превратиться в быка". Встречал я её то с пехотным майором - ни кожи ни рожи, рябой, как луна, то с рыхлым эстонцем, страдавшим запором, с ушами, огромными, как у слона. Когда же, подкравшись к заветной калитке, увидел я в свете мерцающих звёзд, как жмёт её чукча, безногий и прыткий, я понял, что вкус у девчонки не прост. Однажды с Сашулей мы в клуб заглянули, театр лилипутов "Отелло" давал. Казалось бы - чушь. Но назавтра Сашулю я вместе с Отелло в постели застал. Урод-недомерок и нигер к тому же! Вскипела во мне палестинская кровь, и так я страшилищу шланг приутюжил, что он навсегда позабыл про любовь. Под вопли Сашули: "Подонок! Убийца!" - я карликом в комнате вытер полы. А чуть поостынув, решил утопиться, и прыгнул в пучину с отвесной скалы. Не помню, что было со мной под водою. Очнулся - в больнице, чуть брезжит рассвет, и тело упругое и молодое ласкает подбрюшьем мой твердый предмет. Сашуля! Ужели? Не сон наяву ли? Она ли так страстно мычит надо мной? О Боже, Сашуля! Конечно, Сашуля! Пленительный абрис и взгляд неземной. Но что за слова слышу я сквозь мычанье? "Зелёный, зелёненький, плюнь мне на грудь... Должно быть, рехнулась. Печально, печально. А впрочем, любви не мешает ничуть. И вспыхнуло солнце. О Господи Боже! Я правда зелёный. Неужто я труп? Зелёные ногти, зелёная кожа, зелёный язык выпирает из губ. Откуда ж та сила, что двигает тело? Что ж, Анаксимандр был, наверное, прав - и в смерти любовь раздвигает пределы, как вихрь сотрясая телесный состав. ...Живую Сашулю трепал до рассвета откинувший кони поэт Степанцов. Чего только не было в жизни поэта до переселенья в страну мертвецов. |
