4. Я научился плавать и свистеть, Смотреть на небо и молиться Богу, И ничего на свете не хотеть, Как только продвигаться понемногу По этому кольцу, в одном ряду С героями, не названными внятно, Запоминая все, что на виду, И что во мне - и в каждом, вероятно: Машинку, стол, ментоловый "Ковбой", Чужих имен глухую прекличку И главное, что унесу с собой: К пространству безвоздушному привычка. Под бременем всякой утраты... Под бременем всякой утраты, Под тяжестью вечной вины Мне видятся южные штаты -- Еще до гражданской войны. Люблю нерушимость порядка, Чепцы и шкатулки старух, Молитвенник, пахнущий сладко, Вечерние чтения вслух. Мне нравятся эти южанки, Кумиры друзей и врагов, Пожизненные каторжанки Старинных своих очагов. Все эти О'Хары из Тары, -- И кажется, бунту сродни Покорность, с которой удары Судьбы принимают они. Мне ведома эта повадка -- Терпение, честь, прямота, -- И эта ехидная складка Решительно сжатого рта. Я тоже из этой породы, Мне дороги утварь и снедь, Я тоже не знаю свободы, Помимо свободы терпеть. Когда твоя рать полукружьем Мне застила весь окоем, Я только твоим же оружьем Сражался на поле твоем. И буду стареть понемногу, И может быть, скоро пойму, Что только в покорности Богу И кроется вызов ему. Прощание Славянки Аравийское месиво, крошево С галицийских кровавых полей. Узнаю этот оющий, ающий, Этот лающий, реющий звук -- Нарастающий рев, обещающий Миллионы бессрочных разлук. Узнаю этот колюще-режущий, Паровозный, рыдающий вой -- Звук сирены, зовущей в убежище, И вокзальный оркестр духовой. Узнаю этих рифм дактилических Дребезжание, впалую грудь, Перестуки колес металлических, Что в чугунный отправились путь На пологие склоны карпатские Иль балканские -- это равно, -- Где могилы раскиданы братские, Как горстями бросают зерно. Узнаю этот млеющий, тающий, Исходящий томленьем простор -- Жадно жрущий и жадно рожающий Чернозем, черномор, черногор. И каким его снегом ни выбели -- Все настырнее, все тяжелей Трубный зов сладострастья и гибели, Трупный запах весенних полей. От ликующих, праздно болтающих До привыкших грошом дорожить -- Мы уходим в разряд умирающих За священное право не жить! Узнаю эту изморозь белую, Посеревшие лица в строю... Боже праведный, что я здесь делаю? Узнаю, узнаю, узнаю. Сирень проклятая...
Сирень проклятая, черемуха чумная, Щепоть каштанная, рассада на окне, Шин шелест, лепет уст, гроза в начале мая Опять меня дурят, прицел сбивая мне, Надеясь превратить привычного к безлюдью, Бесцветью, холоду, отмене всех щедрот - В того же, прежнего, с распахнутою грудью, Хватающего ртом, зависящего от, Хотящего всего, на что хватает глаза, Идущего домой от девки поутру; Из неучастника, из рыцаря отказа Пытаясь сотворить вступившего в игру. Вся эта шушера с утра до полшестого - Прикрытья, ширмочки, соцветья, сватовство Пытает на разрыв меня, полуживого, И там не нужного, и здесь не своего. Снова таянье, маянье, шорох... Снова таянье, маянье, шорох, Лень и слабость начала весны: Словно право в пустых разговорах Нечувствительно день провести. Хладноблещущий мрамор имперский, Оплывая, линяя, гния, Превратится в тупой, богомерзкий, Но живительный пир бытия. Но не так же ли неотвратимо Перешли мы полгода назад От осеннего горького дыма В неподвижный, безжизненный ад? На свинцовые эти белила, На холодные эти меха Поднимается равная сила (Для которой я тоже блоха). В этом есть сладострастие мести -- Наблюдать за исходами драк, И подпрыгивать с визгом на месте, И подзуживать: так его, так! На Фонтанке, на Волге и Каме, Где чернеют в снегу полыньи, Воздается чужими руками За промерзшие кости мои. Право, нам ли не ведать, какая Разольется вселенская грязь, Как зачавкает дерн, размокая, Снежно-талою влагой давясь? Это пир пауков многоногих, Бенефис комаров и червей. Справедливость -- словцо для убогих. Равновесие -- будет верней. Это оттепель, ростепель, сводня, Сор и хлам на речной быстрине, Это страшная сила Господня, Что на нашей пока стороне. |
