Мощью абсид вертикаль вознеслась,

Арки вобрав, каннелюры, фигуры,

Но нераздельно с ней тяжесть слилась

В бедную двойственность архитектуры.

Всё в вертикаль, от крыльца до креста,

Властно вобрав, над порталом нависла

Формализованная красота

И соразмерность, замкнувшая числа.

Линии так воедино слились

И таково всех деталей сложенье,

Что неподвижность возносится ввысь

И напряженно внимает движенью.

Пусть облака испытует она

И громогласные звездные хоры,

Но крошится, тяжестью сокрушена,

Корчится в трещинах кладка опоры.

Взгляд опьянен кочевой высотой,

Но отмечает, скользнув с небосклона,

Как беспощадно слоновьей пятой

Мрамор густой продавила колонна.

Плоть постигает помимо ума

Тяжесть, до дна размозжившую глины,

Известняковые ребра холма

С хрустом прогнувшая до сердцевины.

Мастер, познавший ущербность трудов, -

Не безуспешными были боренья:

Рухнула тяжесть, как плотный покров,

Тяжко осела к коленам строенья.

Именно ты это зданье воздвиг -

Кто его двойственность знал изначала,

Кто беспредельную косность постиг,

Неизменяемость материала;

Ты, кто доверился только делам,

Кто свою жизнь беспощадно и прямо

Определил как строительный хлам,

По завершеньи ссыпаемый в ямы.

Где бережливых оградок обмер

Выделил хрупкие клетки уюта,

Сверху безумные хари химер

Мрачно взирают из центра волюты.

Мусор ремонта, сухие цветы,

Страсти, сомнения, поиски веры -

Здесь, где траву разгребают кресты

Под немигающим оком химеры.

В полете десять раз подряд

Окурок мой опишет сальто.

Внизу засасывает взгляд

Трясина влажного асфальта.

Волшебной палочкой у ног

Сковало утро сотни зданий.

Взгляни на то, как город строг,

На отрешенность очертаний.

Между уступами домов

Сиянье образует дымку,

И вновь, сонливость поборов,

Я превращаюсь в невидимку.

От чуждых взглядов я укрыт

В обыденную оболочку,

Ведь ни один не различит

В мозгу возникнувшую строчку.

Пусть тень вы видели мою -

Вам не понять ее значенья.

Я из деталей отолью

Блестящий слиток обобщенья.

Сминают зелень тополей

Серебряные пальцы ветра -

Так заключу я суть вещей

В изысканные рамки метра.

Любовный крах и суд глупцов -

Лишь прах дорожный, не иначе:

Я четким сочетаньем слов

Сражаю насмерть неудачи.

Сперва железо ржавое на крыше

Слоистой язвой ржавчина проточит;

Затем цепочкой капли, словно мыши,

В сухом чердачном хламе затопочут;

Затем они зачмокают невнятно,

Сочась из швов на потолке беленом,

И на побелке возникают пятна

Занятней тучек в небе полудённом.

И, убаюкан мерною капелью,

Я в них впиваюсь полусонным взглядом,

Чтобы увидеть их виолончелью,

Листом кувшинки или женским задом.

Глядеть так сладко из-под одеяла,

Чтоб капель назреванье и паденье

Выкручиванье лампы мне являло,

И поцелуи, и процесс доенья.

Обои словно клеены на вырост

И складка вспучивается за складкой,

И острым жальцем ласковая сырость

Мне лижет аденоиды украдкой.

И серебрится наподобье плюша

Иссосанная гнилью древесина,

И белые оборочки и рюши

Являет плесень дерзко и невинно.

Паркет, как роженица, изнывает, -

Вот снова, вздувшись, доски закряхтели;

Стремительно жилище догнивает,

Но я не поднимаюсь из постели.

Бессмысленна унылая забота,

Которая тягается с судьбою:

Судьба всегда вдруг совершает что-то -

И все решается само собою.

Личинкой нежась в коконе постели,

В бульонной атмосфере теплой плоти,

Я знаю: мудрость в этом нежном теле,

Противящемся тягостной заботе.

Ворча возбужденно и злобно,

Урча раздраженно и дико,

Раздуюсь я вдруг - и утробно

Исторгну подобие крика.

Клокочуще-рваные звуки

Помчатся по улицам сонным,

Чтоб с маху, расставивши руки,

Приклеиться к стеклам оконным,

Чтоб вскоре от хрупкой преграды

Со звучным отклеиться чмоком,

Чтоб, канув на дно листопада,

Под пенным рыдать водостоком.

И всё, что меня раздражало,

Скончается в чудище этом

Со сбивчивым лепетом жалоб

Холодным осенним рассветом.

Никто в освещенной квартире

Ему не отвел закуточка,

И, легкая, носится в мире

Родившая крик оболочка.

Но ночью, секущей ветвями

Припухлости лунного лика,

Я снова отправлюсь путями

Бесплодно погибшего крика.

И где его всхлипы ослабли

В расстеленном кружеве пены,

Пью с губ своих чистые капли

И грею ладонями стены.