Хосе-Гендосио Да будет страшный мой рассказ всем тем придуркам посвящен, которым пара женских глаз дороже, чем покой и сон, чем даже денег миллион. В весёлой воровской стране, где власти разложились в лоск, а население в говне содержит тело, душу, мозг, жил хмырь по прозвищу Гендос. Хосе-Гендосио его попы в крещенье нарекли. Страшней не знал я никого среди уродов той земли. Ай люли-люли, гей-люли. Но женщины с ума сошли от чар немыслимых Хосе и словно розочки цвели, когда он ехал по шоссе. Гендосу уступали все. Умом, деньгами и елдой не выделялся наш Гендос, но нежной тонкою едой валил он дамочек с колёс и, сытеньких, в постельку нёс. Ведь нынче что за мужики? Тот занят, этот раздолбай, готовить всё им не с руки, им всё готовое давай и от TV не отрывай! А вот Гендосио-Хосе и нашинкует, и потрёт, и к самой гнусной колбасе такую специю найдёт, что та становится, как мёд. Он накормил немало дам, и всех к себе расположил, благодаря своим трудам поклонниц много он нажил и всех в постельку уложил. Но с красотулечкой одной не мог он справиться никак, он приправлял паштет слюной, пихал в жаркое тёртый мак - и съехал у него чердак. И вдруг красотка не пришла - а он тушил индейский гриб - и весть весь город потрясла: Хосе-Гендосио погиб! Хосе-Гендосио погиб! Объелся в злобе он грибов и стал неистово трястись, и распроклятая любовь подкинула беднягу ввысь, а после об землю - хлобысь! Несут Гендоса моряки, за ними женщины идут, в руках детишки и венки, а над покойным саван вздут, как будто кол вбивали тут. Вот так погиб во цвете лет Хосе, неистовый Гендос, сожрав двойной грибной обед, подох, как чмошник, как обсос. А с дамой что-с? А ничего-с! Улан (малороссийская повесть) ...Они и в детстве были не способны к верховой езде, а пошли в эту лошадиную академию потому, что там алгебры не надо учить...
Я был плохим кавалеристом, но поступил в уланский полк. В полку, в местечке неказистом, я озверел совсем, как волк. Когда б не дочь телеграфиста, Я 6 вовсе тронулся умом. Хоть малым слыл я не речистым, начать роман решил письмом. А чтобы скудный свой умишко не обнаружить перед ней, я натолкал стихов в письмишко: там Пушкин был, и Фет, и Мей. Я ей про чудное мгновенье, конечно же, упомянул и прочие стихотворенья российских авторов ввернул. Хвала тебе, студент Хиронов, меня ты славно подковал! Премногих стоят миллионов стихи, что ты в меня вбивал. Как хорошо, что в обученье к тебе попал я с юных лет! Когда б не к лошадям влеченье, я тоже вышел бы поэт. А дочь телеграфиста, Ганна, смотрю, уже того, бледна, все дни проводит у окна, в надежде угадать улана. И вот однажды я прокрался под вечер к Ганне в темный сад, и предо мной нарисовался её задумчивый фасад. "О донна Анна, донна Анна! - запричитал тихонько я, - сколь жизнь тобою осиянна, сколь участь счастлива моя!" Смотрю: она заворожённо идет на голос мой в кусты. Шепчу: "О Анна, белла донна!" она в ответ: "Коханый, ты!" Помимо яблони да груши луна свидетелем была, как наши пламенные души друг другу отдали тела. Да соловей бельканто дивным союз наш пылкий освятил. И наслажденьем непрерывным тот май для нас с Анютой был. Июнь был тоже наслажденьем, июль был сказкой без забот, был август дивным сновиденьем... Сентябрь принес нежданный плод. Плоды на ветках заалели, налился силищей арбуз, и у моей мадемуазели под грудью навернулся груз. Внушив нашкодившей мерзавке, чтоб до поры сокрыла грех, я подал рапорт об отставке и скрылся в Питер ото всех. А года через два на Невском мне повстречался ротмистр Шпак, назвал меня жидом еврейским и потащил меня в кабак, и там поведал, как Гануся позор таила, сколь могла, да наступила вдруг на гуся и прямо в луже родила. Мальчонку окрестили Павел, он сросся пузом с головой, но Витке, медик полковой, каприз натуры вмиг исправил. Мы выпили за здравье сына, и за Ганусю, и за полк. Тут заиграли два румына свой флуераш. И Шпак умолк. И в это самое мгновенье меня постигло озаренье: то Пушкин, Надсон, Мей и Фет - они виновники паденья всех жертв моих во цвете лет. Моими пылкими устами они сбивали дев с пути, моими цепкими перстами сжимали перси их в горсти, не устыдясь себя вести разнузданнейшими хлюстами... Пока пиликали румыны, себе простил я все грехи. Весьма полезны для мужчины российских авторов стихи. |
