Сотрудничество с мироедами

Теперь считается за доблесть.

В конторе, пахнущей обедами,

Я что-то подписать готовлюсь.

Напротив – рыло необъятное

Того, кому я продал душу.

О чем-то спорю деликатно я,

Чтоб не разгневать эту тушу.

Но в ходе вежливой дискуссии

Вдруг пелена с очей спадает.

И эта тля в моем присутствии

Еще о чем-то рассуждает?!

Доверенности генеральные

И экземпляры договоров

Себе в отверстие анальное

Засунь и смолкни, жирный боров.

И прочую документацию

Туда советую засунуть.

Таким, как ты, страну и нацию

Продать – естественней, чем плюнуть.

Недаром даже боров кажется

С тобою рядом чистоплотным,

И всякий, кто с тобою свяжется,

Рискует тоже стать животным.

На небо, тусклое, как олово,

Гляжу и разобраться силюсь:

Откуда вы на нашу голову

Так неожиданно свалились?

Да, видел в прошлом много дряни я;

Напоминать, однако, надо ль,

Что вы побаивались ранее

На всю страну смердеть, как падаль?

Пусть сильные, пусть знаменитые,

Но все обречены народы,

Где именуются элитою

Разбогатевшие уроды.

Вы не былого порождение –

На это вы ссылаться бросьте.

Я изъявляю вам почтение,

Ведь вы из будущего гости:

Того, где тлен и запустение

И человеческие кости.

Не покидай своего помещения,

Чтобы не вызвать к себе отвращения,

Ибо от всех, с кем ты в жизни встречаешься,

Слишком разительно ты отличаешься.

Скверного я не сказал ничего еще:

В зеркале ты не похож на чудовище,

Ни двухголовости, ни троеглазия –

Есть даже толика благообразия.

Я не желаю касаться наружности,

Я лишь коснусь твоей скрытой недужности.

Встречный, тебя еще даже не слушая,

Видит в глазах твоих лед равнодушия.

В этих гляделках не видно стремления

К ценностям нынешнего поколения,

Как же ты хочешь добиться почтенности,

Если не веруешь в общие ценности?

Выход один лишь имеется, кажется:

Стань человеком, кончай кочевряжиться,

Не оскорбляй всю прослойку служивую,

Брезгуя демонстративно наживою.

Впрочем, ты можешь, конечно, пока еще

Выйти во двор, зареветь угрожающе

И представителя нового времени

Треснуть с размаху бутылкой по темени.

Это и будет во всей откровенности

Актом неверия в общие ценности –

И долгожданным предлогом существенным,

Чтоб зачеркнуть тебя в списке общественном.

Когда я еду на машине

И сдуру встану в левый ряд,

То вскоре с ужасом замечу

Огни, что за спиной горят.

То джип, усадистый, как жаба,

Свирепый, словно носорог,

Меня мгновенно настигает

И с полосы сгоняет вбок.

Он истерически сигналит,

Помеху жалкую гоня,

И я покорно уступаю

Напору стали и огня.

Когда бы даже Ломоносов

Стал в левом двигаться ряду,

Его бы вмиг оттоль согнали

И оплевали на ходу.

Когда б Толстой иль Достоевский

Тот ряд решились бы занять,

То джипы их по всей дороге,

Как зайцев, стали бы гонять.

Ни Менделеев, ни Курчатов

Не вправе ездить в том ряду –

Их тут же сгонят и покажут

Им средний палец, как елду.

И если б даже маршал Жуков

В тот ряд по недосмотру встал,

То он со страху очень скоро

Полез бы вновь на пьедестал.

Всем полководцам, всем ученым

И всем поэтам невдомек,

Какие штуки замышляет

Сидящий в джипе толстячок.

Но чтобы он поспел повсюду,

Куда поспеть имел в виду,

Он должен мчаться без помехи

В том левом скоростном ряду.

Являют нам единый принцип

Эпохи пройденные все –

Что предприимчивость и деньги

По левой ездят полосе.

Как славно, что в моей России

Не все распадом сметено,

Что никаким былым заслугам

Попрать сей принцип не дано.

Что есть пока еще устои,

Перед которыми равны

Все граждане и все гражданки

Моей страдающей страны.

Есть различные типы средь всяких народов –

Так бывают различные типы японца;

Но в японской семье есть немало народов,

Что позорят Страну Восходящего солнца.

Есть японцы-рабочие, есть мореходы,

Есть крестьяне – над рисом которые гнутся,

Но, как сказано выше, есть также уроды –

Самураями эти уроды зовутся.

Их одежда нелепа, походка спесива,

Кожа в синих наколках и речь глуповата,

Но в кармане у каждого важная ксива:

Каждый служит помощником у депутата.

Ксива – это прикрытье для дел негодяйских,

Ведь в японской земле депутаты священны,

Ну а что же священно для душ самурайских?

Только гейши, сакэ и, конечно, иены.

Коль по-братски тебя самурай обнимает,

Будь вдвойне недоверчив, втройне осторожен,

Ведь потом он тебя в тихом месте поймает

И свой меч, ухмыляясь, потянет из ножен.

Самураю и злейшее зло не противно,

Коль оно до иен позволяет добраться,

Ну а врет самурай вообще инстинктивно –

Потому что о правду не хочет мараться.

Не понять чужакам нас, японцев, хоть тресни:

Самураи – позор и проклятье державы,

Но с эстрады звучат самурайские песни,

А в торговле царят самурайские нравы.

Самурайским наречием все щеголяют

(Кстати, “ксива” – и то самурайское слово),

И вообще самураям во всем потрафляют

И себя позволяют доить, как корова.

Если кто-то себя объявил самураем,

Для него остальные – лишь дойное стадо,

И пускай от бескормицы мы помираем –

У таких пастухов не дождаться пощады.

К самурайскому сердцу взывать и не пробуй –

Самураи такого ужасно не любят,

Соберутся толпой – и с чудовищной злобой

Вмиг смутьяна мечами в капусту изрубят.

Самураи мечтают, как будто о рае,

О жене, о семье, о домишке в предместье,

Но не могут по-честному жить самураи –

В этом сущность их странного кодекса чести.

Впрочем, красть в наши дни они стали по-русски –

То есть сразу помногу и только законно,

А простых самураев сажают в кутузки,

Чтобы жили спокойно большие патроны.

Самурай за решеткой бормочет зловеще,

Что устал обитать в столь безжалостном мире,

И любой подвернувшейся под руку вещью

Покушается сделать себе харакири.

Ничего! Сам себя самурай не обидит –

Он совсем не дурак и дотерпит дотоле,

Как из мерзкой темницы скорехонько выйдет –

Ведь патронам он все-таки нужен на воле.

В наши дни самураи – почтенные люди,

Но, мой мальчик, гляди тем не менее в оба:

В их глазах, прожигая налет дружелюбья,

Всё горит самурайская, древняя злоба.

Потому-то и будь осторожен, мой мальчик,

В наше время друзей и жену выбирая:

Пригляделся – а друг твой в душе самурайчик

И невеста – достойная дочь самурая.