Я - лирический тенор Худяев,

я пропойца и антисемит,

я играю одних негодяев,

потому что главреж у нас жид.

На спектаклях плюю я украдкой

в оркестровую яму всегда -

и разносится музыкой сладкой

вопль того иль другого жида.

Коллектив нашей оперы рвотной

на собраньях песочит меня.

Я б давно уже был безработный,

но директор мне, к счастью, родня.

Как-то раз на прогон предпремьерный

я пришел под изрядным хмельком

и, привычке излюбленной верный,

в оркестрантов я плюнул тайком.

И вспорхнула на сцену альтистка,

ангел чистой, как свет, красоты,

заявив, что так подло и низко

поступают одни лишь скоты.

"Кто такая?" - спросил я у Вали

(Валя - бас и редчайший дебил).

"Свежачок, брат, из консы прислали,

ей главреж уже, кажется, вбил". -

"Не болтай". - И пока мы болтали.

в яме скрылась жидовочка вновь,

смерив взглядом презрительным Валю

и родив в моем сердце любовь.

Перестал я плевать в оркестрантов,

бросил спирт неочищенный пить

и под грохот кремлевских курантов

по утрам начал гирю крутить.

И однажды к евреечке дивной

подкатил я с цветком резеды

и, флюид обнаружив взаимный,

предложил полежать у воды.

У реки мы на пляже лежали,

изучал с упоением я

безупречного тела детали,

что имела альтистка моя.

А потом, после пива и раков,

у меня оказались мы с ней,

и боролся, как с Богом Иаков,

я с альтисткой прекрасной моей.

Но любовь, как всегда, победила,

хоть кричала ты "нет" и "не здесь",

и арийская русская сила

одолела еврейскую спесь.

...Ты спала. Я ласкал твое тело.

"Мир спасёт красота", - думал я.

Ты в ответ лишь тихонько сопела,

дорогая альтистка моя.

Ах, когда все Израиля дщери

станут столь же красивы, как ты,

юдофобия рухнет, я верю,

от наплыва такой красоты.

Колбы, реторты и змеевики.

В замковой башне угрюмой

мрачный алхимик в тенётах тоски

с чёрною борется думой.

Колбы, реторты и змеевики.

Лето за стенами замка.

Рожь колосится, цветут васильки,

жмётся к козявке козявка.

Колбы, реторты и змеевики.

Девушка с грудью упругой,

солнцу подставив руно и соски,

мило болтает с подругой.

Колбы, реторты и змеевики.

Глядя в глазок телескопа,

мрачный ученый в припадке тоски

шепчет одно только: "...опа!"

Колбы, реторты и змеевики.

Был молодым он когда-то,

только науке скормил все годки,

вот и настала расплата.

Колбы, реторты и змеевики -

всё его нынче семейство.

Глазки горят его, как угольки,

в сердце клубится злодейство.

Муху стальную отшельник куёт,

песнь боевую пискляво поёт:

"Лети, моя муха, лети на восток,

бесстыднице голой проникни в цветок.

Пусть, глупая, нежит свои телеса,

за то покарают её небеса.

Неси моё семя в своем хоботке,

пускай образуется завязь в цветке,

пусть вызреет в теле бесстыдницы плод

и явится в мир небывалый урод,

озлобленный, склизкий и умный, как я,

повадкой змея, а рылом свинья".

Колбы, реторты и змеевики.

Девочка, живо спасайся!

Бойся обманчиво-тихой реки,

донага не раздевайся.

Колбы, реторты и змеевики.

Как ты невинно лежала!

И никому, кроме левой руки,

в жизни не принадлежала.

Коль не хочешь в старости покоя,

сына Адидасом назови.

Вскоре ты узнаешь, что такое

от сыновней чокнуться любви.

Вот привел ты в школу мальчугана,

повели зайчонку в первый класс,

и его немедля хулиганы

зарифмуют словом «унитаз».

Запинают парня, замордуют,

целой школой, твари, зачмарят,

щечки полосами изрисуют,

Божью искру в глазках уморят,

обольют водой, заставят квакать,

если вдруг полоски он сотрет.

Дома мальчик будет горько плакать

и кричать, что в школу не пойдет.

Дорастет сынок до старших классов,

колотить начнет отца и мать.

Кто ж вас надоумил, папуасов,

Адидасом сына называть?

И в слезах признаешься ты сыну:

мол, поддался на рекламный трюк,

мол, давали денег на машину,

только этим денежкам каюк –

все ушло на детский сад и школу,

ты прости, прости меня, сынок!

И тотчас почувствуешь тяжелый

в области промежности пинок.

А потом сынок уйдет из дома

и домой вернется через час,

приведет оболтусов знакомых

к маме в спальню мальчик Адидас,

скажет он, рыгнув: «Резвитесь, братцы,

старый пень пусть рядом посидит.

Папу тоже можете отбацать:

кто-нибудь из них потом родит –

пусть олигофрена, имбецилла,

пусть русалку с сиськой между глаз,

главное, чтоб крошка не носила

лягушачье имя Адидас».