Вот девушка с тяжелою походкой
Как будто тащит что-то на плечах.
Она всегда попахивает водкой
И смысл отсутствует в ее очах.
Сурово жизнь ее перепахала –
Не так давно все чувства в ней цвели,
Но действия какого-то нахала
Убийственный эффект произвели.
Он как бы произнес:”Сезам, откройся” –
И явью сделал девичьи мечты:
Ее катал повсюду на “роллс-ройсе”
И ей дарил заморские цветы;
Удода, запеченного в кефире,
Ей как-то в “Метрополе” дал поесть
И принимал ее в своей квартире –
Как минимум там было комнат шесть.
Конечно, приходилось отдаваться,
В квартире оставаясь с ним вдвоем –
Лежать под ним и грезам предаваться
О белом платье свадебном своем.
Но день настал – и все перевернулось,
И рухнули все девичьи мечты.
Она, как космонавт, перевернулась
Вниз головой в пространстве пустоты.
Она знакомый номер набирала,
Заранее раскрыв в улыбке рот…
На том конце старуха отвечала,
Что этот гад здесь больше не живет.
И предлагал безжалостно мобильник
Перезвонить немножечко поздней,
И стала жизнь напоминать могильник,
Где глупо ждать ответа от камней.
Ведь если нет “роллс-ройса”, “Метрополя”,
Большой квартиры, дорогих одежд,
То жизнь – одно безрадостное поле,
Всхолмлённое могилами надежд.
Такая вот произошла история,
И нет в глазах у девушки огня.
Хоть был бы рад загладить это горе я,
Однако нет “роллс-ройса” у меня.
И девушка покорно сотрясается
В троллейбусе, где ездит бедный люд,
И с бешеною злобой огрызается,
Когда ее нечаянно толкнут.
Я крепко здоровье свое пошатнул
В итоге разгульного лета.
Об этом поведал мне собственный стул
Какого-то гнусного цвета.
С жестоким укором сказал я себе:
“Иначе и быть не могло ведь,
Нельзя же все время кружиться в гульбе,
За чаркой вина пустословить”.
Промчался разгульных недель карнавал
Со множеством ярких моментов
И переработался в смрадный обвал,
В нелепый абсурд экскрементов.
Я слушал воды клокотанье и гул
И думал в глубокой кручине
О том, что со временем снова разгул
Предстанет в манящей личине.
Богатства, которыми славен Порок,-
Попойки, случайные связи,-
Я видел, взглянув между собственных ног,
В бесстрастном, как рок, унитазе.
И долго еще я орлом восседал,
Банкрота собой представляя
И то, что я подлинной жизнью считал,
Со злобою вон выделяя.
Я пью пивко в вечернем парке,
В пруду горит закатный луч.
Старушка ковыляет мимо,
У ней у руках напиток “Хуч”.
Не сам, конечно же, напиток,
А банка с ним у ней в руках.
Алкоголический румянец
Играет на ее щеках.
А может, это луч заката
Так расцветил ее лицо.
Она проходит и не знает,
Что я – Кровавое Яйцо.
Ведь я маньяком стал по жизни,
Но если ты уж стал таким,
То ты обязан для учета
Себе придумать псевдоним.
Я как маньяк сейчас имею
Неповторимое лицо –
Я возле жертвы подписуюсь:
“Маньяк Кровавое Яйцо”.
Так, значит, на скамейке парка –
Маньяк, известный всей стране.
А что касается старушки –
Старушка симпатична мне.
Ее по боковой аллейке
Неплохо бы сопроводить
И на последние копейки
Все тем же “Хучем” угостить.
А после сделать ей подсечку
И с треском повалить в кусты…
Но мне не хочется сегодня
Всей этой жалкой суеты.
Конечно, мог бы по старушке
Я отдуплиться за двоих,
Но потребительским подходом
Я не опошлю чувств своих.
Мне надоело быть корыстным,
Мне в этот вечер суждено
В рутинной практике маньяка
Оставить светлое пятно.
Не пряча взгляда от прохожих,
Пойти домой и по пути
Любовь к подвыпившей старушке
В душе торжественно нести.
