Телеведущий не ходит пешком,

Ибо, увы, он отнюдь не герой.

Знает, бедняга, что смачным плевком

Встретит в толпе его каждый второй.

Раз выделяешься статью в толпе

И неестественно честным лицом,

Как тут не ждать, что подскочат к тебе

И назовут почему-то лжецом?

Телеведущий не лжет никогда –

Могут ли лгать этот праведный взор,

Речь, то журчащая, словно вода,

То громозвучная, как приговор?

Он повторяет: развал и разброд

Есть принесенный из прошлого груз.

Что ни пытается делать народ,

Вечно выходит лишь полный конфуз.

В голосе телеведущего дрожь –

Как не устать, постоянно долбя:

“С этим народом и ты пропадешь,

Умный сегодня спасает себя”.

И холодок понимания вдруг

Где-то в желудке почувствую я:

Телеведущий – мой истинный друг,

Мне преподавший закон бытия.

Тот суетливый, неряшливый сброд,

Злой, с отвратительным цветом лица, –

Это и есть ваш хваленый народ,

Коему гимны поют без конца?

Телеведущего лишь потому

Этот народ до сих пор не зашиб,

Что не догнать даже в гневе ему

Телеведущего новенький джип.

Я же бестранспортное существо,

Я угождаю народу пока

И критикую слегка своего

Телеучителя, теледружка.

И раздраженье невольно берет:

Сам-то уехал, а мне каково?

Дай только мне объегорить народ –

Там и до джипа дойдем твоего.

Всё то, что было под землей,

Весь наш подземный древний быт

И даже облик наш былой –

И тот до времени забыт.

В любую щель могли пролезть

Те наши прежние тела.

Прилизанная влагой шерсть

С нас нечувствительно сошла.

В свой час через волшебный лаз

Мы вышли в гомон площадей.

Теперь лишь красноватость глаз

Нас отличает от людей.

С людьми мы сходствуем вполне –

Лишь странная подвижность лиц

Нас выделяет в толкотне

И мельтешении столиц.

Мы презираем всех людей –

Весь род их честью обделен,

А мы несем в крови своей

Подземный сумрачный закон.

Мы долго жили под землей,

Но вышли миром овладеть,

И разобщенный род людской

Уже приметно стал редеть.

Так человек и не постиг

Наш главный козырь и секрет –

Попискивающий язык,

Оставшийся с подземных лет.

Сказал бы ваш погибший друг,

Коль был бы чудом воскрешен,

Что тихий писк – последний звук,

Который слышал в жизни он.

От гнева удержись,

Ведь, как актер – без грима,

Без опошленья жизнь

С большим трудом терпима.

Чтоб вещество души

С натуги не раскисло,

До плоскости стеши

Все жизненные смыслы.

Пусть ищет правды дух,

Но не за облаками,

А так, как жабы мух

Хватают языками.

Уверен и речист,

Решатель всех вопросов

Сегодня журналист,

А вовсе не философ.

Теперь духовный свет

И духа взлет отрадный

Нам дарит не поэт,

А текстовик эстрадный.

И отдыхает дух,

Но все-таки чем дальше,

Тем чаще ловит нюх

Особый запах фальши.

Догадка в ум вползла

И тихо травит ядом:

Жизнь подлинная шла

Всё время где-то рядом.

Нет у меня в Барвихе домика,

Купить машину мне невмочь,

И рыночная экономика

Ничем мне не смогла помочь.

Коль к рынку я не приспособился,

Не рынок в этом виноват.

Я не замкнулся, не озлобился,

Однако стал жуликоват.

Глаза, в которых столько скоплено

Тепла, что хватит на троих,

Живут как будто обособленно

От рук добычливых моих.

В труде литературном тягостном

Подспорье – только воровство,

И потому не слишком благостным

Торговли будет торжество.

Вы на базаре сценку видели:

Как жид у вавилонских рек,

“Аллах! Ограбили! Обидели!” –

Кричит восточный человек.

Он думал: жизнь – сплошные радости,

Жратва, питье и барыши,

Не ведал он житейской гадости

В первичной детскости души.

Пускай клянет свою общительность

И помнит, сделавшись мудрей:

Нужна повышенная бдительность

Среди проклятых москалей.

У русских всё ведь на особицу,

У них на рынок странный взгляд:

Чем к рынку честно приспособиться,

Им проще тырить всё подряд.

Пусть вера детская утратится,

На жизнь откроются глаза

И по щеке багровой скатится,

В щетине путаясь, слеза.

Торговец наберется опыта,

Сумеет многое понять,

Чтоб мужественно и без ропота

Потерю выручки принять.

Он скажет: “Я утратил выручку,

Но не лишился головы;

Жулье всегда отыщет дырочку,

Уж это правило Москвы”.

А я любуюсь продовольствием,

Куплю для виду огурцов

И вслушиваюсь с удовольствием

В гортанный говор продавцов.

Вот так, неспешно и размеренно,

Ряды два раза обойду

И приступить смогу уверенно

К литературному труду.

О люд купеческого звания!

Коль я у вас изъял рубли,

То вы свое существование

Тем самым оправдать смогли.

Я в этом вижу как бы спонсорство,

И только в зеркале кривом

Мы принудительное спонсорство

Сочтем вульгарным воровством.