Дитя умрет, наевшись волчьих ягод,

И мать его умрет - от рака матки,

И бабушки, и дедушки полягут,

В гриппозной задохнувшись лихорадке.

Отец, уставший от житейских тягот,

Проглотит яд в веселенькой облатке, -

Так все семейство менее чем за год

Уснет в одной кладбищенской оградке.

Я вам мешал магнитофонным ревом,

Меня считали вы преступным типом,

И я за это вас подвергнул порче,

И в комнате своей с лицом суровым

Я упивался вашим жалким хрипом

И ощущал всем телом ваши корчи.

Лязгнет крюк, называемый кошкой, -

Я на крыше его закрепил,

Чтобы к вашим спуститься окошкам

Черной тенью в чащобе светил.

Я ворую без всякого взлома

И не бренные вещи краду,

А секреты нечистые дома,

Клады злобы в семейном ладу.

И картиной обманчиво мирной,

Что неведомой дышит бедой,

Я аквариум вижу квартирный

С электрической желтой водой.

И не красок подводного царства,

Что скопились в подводном дворце, -

Я ищу здесь оттенков коварства,

Затаенного в каждом лице.

Мимо окон спускаясь все ниже,

Не спеша, от узла до узла,

Я мгновенные взгляды увижу,

Несказанного полные зла.

Жалки люди, сведенные вместе

Среди мебельных глянцевых скал,

Выдающий стремление к мести

Их улыбок натужный оскал.

Лучше псом околеть подзаборным,

Не прельстившись семейным углом,

Чем нечаянно в сумраке черном

Вдруг увидеть лицо за стеклом.

Ночью ветреной вспять возвращаясь

Посреди теневой беготни,

Я свободой сполна насыщаюсь, -

Той, что горечи тесно сродни.

Я умер незаметно как-то,

Свой труп носил в себе самом,

И лишь недавно эти факты

Мне удалось объять умом.

Я с трупом медленно сливался,

Пока не слился до конца,

И потому не взволновался,

В себе увидев мертвеца.

Унынье кажется мне глупым,

Я стал активней и живей,

И женщины милее трупам,

И женщинам они милей.

Меня теперь не избегают,

И я не прежний нелюдим,

И лишь мой взгляд порой пугает

Того, кто мне необходим.

Я ожил только в час кончины,

Вкус жизни знает только труп,

Он не тоскует без причины,

Он величайший жизнелюб.

Я тяготею к размноженью;

С подругой верною своей

Я воспитаю поколенье

Веселых трупиков-детей.

Липкий, словно грибковая слизь,

Легкий, как шелуха псориаза,

Я неслышно войду в вашу жизнь,

Словно сифилис или проказа.

Я поважусь к вам в гости ходить,

<Это я!> - отвечая на <Кто там?>,

И сидеть, и тоску наводить,

Не внимая обидным остротам.

Унижаясь без тени стыда,

Знаю я, что достигну прогресса,

Потому что никто никогда

Не испытывал к вам интереса.

Я могу быть вонючим козлом,

Быть ничтожней последних ничтожеств:

Без меня ведь вы были числом,

Единицей в теории множеств.

Я придурок, паскуда, гнилье,

Я творю непотребства не прячась,

Но для вас вожделенье мое

Есть признанье таившихся качеств.

Вы решите, что, верно, и в вас

Что-то все-таки есть человечье,

И смиритесь с блудливостью глаз,

С бестолковой и сбивчивой речью.

И научитесь не замечать

То, что было так мерзостно прежде,

И блевотину с полу счищать,

И застирывать кровь на одежде.

Мы жили к Родине любовью,

Но время то, увы, прошло.

Теперь мы ринулись в торговлю,

А это очень тяжело.

Кой прок от рыночного шума,

Коль даже не на что поддать?

С утра мы мучимся угрюмо

Вопросом: что бы нам продать?

Ведь мы вещей не накопили,

И не с чем нам пойти на торг.

Мы так Отечество любили,

Что вещи заменял восторг.

И день голодной белизною

Сменяет равнодушье тьмы.

Найдись купец с тугой мошною,

Ему бы вмиг продались мы.

Но, о прокорме беспокоясь,

Мы понимаем вновь и вновь:

Ум, честь, достоинство и совесть -

Всё заменила нам любовь.

Мы опустели - кто нас купит?

Никто не верит нам уже,

Но счастье новое наступит

На неком дальнем рубеже.

Мы все внезапно приналяжем,

Чтоб власть наживы победить,

И населенью вновь прикажем

Всем сердцем Родину любить.