Карибское рондо Изабель, Изабель, Изабель! Бьет серебряный колокол лунный, и всю ночь я хожу как безумный, и твержу без конца ритурнель: Изабель! Изабель, Изабель, Изабель! В этот вечер декабрьский, морозный, в город северный, туберкулёзный вдруг тропический вторгся апрель. Изабель! Изабель, Изабель, Изабель! Подо мною морские глубины, в небе звёзды как крупные льдины, воздух чёрен и густ, как кисель. Изабель! Изабель, Изабель, Изабель! В этих дышащих зноем Карибах, в этих рифах, проходах, изгибах посадил я свой клипер на мель. Изабель! Изабель, Изабель, Изабель! У акул здесь огромные зубы, не доплыть мне без лодки до Кубы лодку съели моллюски и прель. Изабель! Изабель, Изабель, Изабель! Почему берега твои скрылись, почему с неба льды повалились, почему разыгралась метель? Изабель! Изабель, Изабель, Изабель! Вёз я к синему острову Куба не закованных в цепи йоруба, не солдат, не французский бордель. Изабель! Изабель, Изабель, Изабель! Вёз я сердце, разбитое сердце. Что же силы небесные сердятся и мозги мои, кровь и стихи мои превращают в бездарный коктейль? Изабель! Изабель, Изабель, Изабель! Кансона II Там, где в рощах самшита поют соловьи, где сквозь ветви сквозит бирюза, я над берегом моря увидел твои абсолютно пустые глаза. Лучик солнца лизнул загорелую грудь и коленки слегка облизал. Захотелось мне в вас навсегда утонуть, абсолютно пустые глаза. Опрокинулся вдруг небосвод голубой, не успел я включить тормоза и увидел - нос к носу - уже под собой абсолютно пустые глаза. И набухший от похоти розовый рот поцелуем мне губы связал, и зажгли мое сердце над безднами вод абсолютно пустые глаза. Исполняя магический древний обряд, извивалась ты, словно гюрза, Мой приап разозлённый послал свой заряд в абсолютно пустые глаза. Ослеплённая, дёрнулась в сторону ты и подпрыгнула, словно коза, и со свистом обрушились вниз с высоты абсолютно пустые глаза. Год за годом хожу я на страшный обрыв, взор туманит скупая слеза. В моем сердце оставили вечный нарыв абсолютно пустые глаза. Как хорошо, что ты меня не любишь
Как хорошо, что ты меня не любишь, как хорошо, что ты меня не ждёшь, что пылкие мои желанья студишь отказом, и надежды не даёшь. Как хорошо, что без твоих объятий я провожу все дни и вечера, как хорошо, что кучер твой Игнатий меня всё время гонит со двора, бранится он по-русски и на идиш, из голенища вынимает нож. Как хорошо, что ты меня не видишь, как хорошо, что ты меня не ждёшь. Как хорошо, что кровью сердца плачет душа в усталом тулове моём, в то время, как Игнатий резво скачет на теле ослепительном твоём. Настанет час, настанет миг прозренья, помрёт твой муж, богатенький карась, и превратишься ты в одно мгновенье из светской львицы в уличную грязь, и красоту и молодость погубишь среди пропитых и отвратных рож. Как хорошо, что ты меня не любишь, как хорошо, что ты меня не ждёшь. Камень С гитарой и каменным членом, что я на раскопках нашел, по крымским прибрежным просторам я с песней веселою шел. Увидев знакомое место, спустился я в каменный грот: там с телкой красивой пилился какой-то лохматый урод. Потер я руками тихонько свой каменный древний бум-бум – и тут же убрался лохматый с поклоном и криком «Аум». на телочку я взгромоздился, но собственный мой Бумбараш скукожился и опустился – и тетку всю скрючило аж. Но древнему длинному камню желание я нашептал, и бумбо мой, вялый и мягкий, могучим и каменным стал. До ночи молилась лингаму подружка случайная та, а я ее бумкал и бумкал до красных соплей изо рта. Наутро она рассказала на пляже про дивный лингам, и куча бабцов набежала в мой грот на бум-бум и бам-бам. Когда появлялись толстухи, шептал я лингаму «гони», и, пукая, те убегали, и в море тонули они. Когда ж появлялись нимфетки не старше тринадцати лет, лингам я давал им помацать, но сам отвечал только «нет». И очень любил древний камень нимфеток потыкать слегка, как будто его направляла прозрачная чья-то рука. А взрослых хорошеньких самок уже я раскладывал сам, и силу давал мне могучий загадочный древний лингам. Когда же мне телки приелись, гитару я вспомнил опять – и вдруг я запел, словно Элвис, и вдруг научился играть. Как Хендрикс, как Эл ди Меола играть на гитаре я стал, хоть раньше звездой рокенрола себя никогда не считал. Я знал Окуджаву и «Мурку» -- теперь сочиняю я сам. Спасибо, спасибо, спасибо, мой дивный, мой чудный лингам! И телки ну просто сдурели, когда я вернулся в Москву. С гитарой и каменным бумбо в столице я круто живу, пою я на крупных площадках, в ночных дорогих кабаках. Живите не с аистом в небе, а с каменным членом в руках! – таков мой завет молодежи, и вот что добавлю к тому: да, мне улыбнулась удача, а ты сообрази, почему? Я книжек читал дофигища, историю мира узнал, и каменный этот хуище средь прочих камней распознал. А был бы я неучем серым, подумал бы: «Камень, да ну», -- и пнул бы его со всей дури подальше в морскую волну. |
