Порой ни в чем не виноватые

Страдают в жизни всех хужее:

Фортуны пальцы шишковатые

Сомкнулись у меня на шее.

И я хриплю: “Ратуйте, милые,

Несносен этот жребий жуткий,

Она ведь душит с блядской силою,

В гробу я видел эти шутки!”

Но люди милые, хорошие

Судьбину злую не отгонят.

Они усвоили: не трожь ее –

Тогда она тебя не тронет.

Спасибо, люди, вам за почести,

За восхищенные трибуны,

Да и за то, что в одиночестве

Придется встретить гнев фортуны.

А то притащитесь на выручку,

Надоедите хуже смерти,

А после вспомните про выручку,

Мной собранную на концерте.

Живу я всех благополучнее?

Что ж, оставайтесь в этой вере,

А мне без вас и жить сподручнее –

И подыхать в такой же мере.

К успокоению взаимному

Хриплю я весело под водку,

Как мне, парнишечке безвинному,

Клешня судьбы вцепилась в глотку.

Не талантом возвышен писака Бретон –

Отличал его лишь наставительный тон,

А когда б не пытался он всех поучать,

Никогда его бред не попал бы в печать.

Если б стал выражаться понятно Бретон,

Был бы сразу причислен к бездарностям он.

Потому-то писать он старался темно:

Мол, Бретону дано, а другим не дано.

Очень долго с понятностью бился Бретон,

А когда одолел ее все-таки он,

То Бретон и читатель остались одни,

И довольны доныне друг другом они.

Хорошо им шагать сквозь столетья вдвоем,

Ибо каждый бормочет себе о своем.

“Отзовись, Красота!” – слышен издали стон,

Но на этот призыв отзовется Бретон.

Икону делать из народа

Довольно странно в наше время,

Когда лежит он, как колода,

Скрывая древоточцев племя.

Свои ходы в народной толще

Свободно гады прогрызают,

Народ же это терпит молча

И шевелиться не дерзает.

Он лишь болезненно кривится –

Он помнит время то плохое,

Когда он вздумал шевелиться –

И весь рассыпался трухою.

С трудом вернув былую форму,

Он думает: “Борзеть не надо,

Вся жизнь придет однажды в норму,

Когда налопаются гады.

Они утратят оголтелость,

Когда решат, что с них довольно,

Сожрав всё то, что им хотелось,

И станут грызть уже не больно.

Тогда и примет короедство

Цивилизованные формы,

И мир опять вернется в детство,

Когда на всех хватало корма”.

Но вкралось несколько изъянов

В систему этих мирных взглядов:

Народ ведь, как Земля – титанов,

Сам из себя рождает гадов.

Рисуй народа идеалы,

Лови старательно оттенки,

А на холсте – кривые жвалы

И злобно-мертвенные зенки.

К. Григорьеву

Сел я статью сочинять для газеты,

В коей наглядно хотел показать,

Что гениальность есть форма безумья,

А написал почему-то стихи.

Сел я писать, трудолюбия полон,

В порножурнальчик рассказ небольшой,

Вывел заглавье: “Постельная ярость”,

Но написал почему-то стихи.

Сел я писать для поп-группы известной

Текст злободневный и полный огня,

Вывел названье: “Лесбийские танцы”,

А написал почему-то стихи.

Слоган я сел сочинять для рекламы,

В нем я задумал изящно связать

Ленина и менструальные циклы,

А написал почему-то стихи.

Что-то полезное, нужное людям

Я безуспешно старался создать,

И лишь того я стишками добился,

Что наконец мне живот подвело.

Вздумал письмо я направить начальству

И написать, что не ценят у нас

Старых защитников Белого дома,

А написал почему-то стихи.

Это явилось последнею каплей.

Я обратился с укором к себе:

“Если ты с жизнью расстаться задумал,

Способ избрал ты не лучший отнюдь.

Можно нажраться крысиной отравы

И удавиться на ручке дверной,

И провода оголенные можно

В уши себе, как в розетку, воткнуть;

Да и с моста тоже прыгнуть неплохо,

В прорубь стараясь вонзиться башкой;

Также неплохо патрон динамитный

В рот себе вставить и шнур запалить;

Также неплохо и в Питер поехать

И в механизм для подъема моста

Броситься там с истерическим воплем,

Чтобы зачавкали сытно зубцы;

Также неплохо облиться бензином

И подпалить себя возле Кремля

И полчаса до приезда пожарных

Дико реветь и плясать трепака.

Словом, немало есть способов смерти

Ярче, надежней и просто честней,

Чем, утомив всех агонией долгой,

С мрачным упорством стихи сочинять”.