* * * Немало пьющих и курящих И потреблявших марафет Уже сыграть успели в ящик, И больше их на свете нет. Немало слишком работящих, На службу мчавшихся чуть свет Сыграли в тот же страшный ящик, И больше их на свете нет. Для правильных и для пропащих – Один закон, один завет: Все как один сыграют в ящик, И никому пощады нет. И новые теснятся сотни На предмогильном рубеже… На свете стало повольготней И легче дышится уже. Немало лишнего народу На белом свете развелось, Но истребила их природа И на людей смягчила злость. Теперь готовится затишье, Но помни правило одно: Коль ты на этом свете лишний – Сыграешь в ящик всё равно. Все люди в этом смысле – братство, Поэтому не мелочись, Раздай пьянчугам всё богатство И нравственностью не кичись. Ты, благонравия образчик, Пьянчуг не смеешь презирать: Нас всех уравнивает ящик, В который мы должны сыграть. * * * Я агрессивен стал с годами, Мне изменили ум и вкус, Я нахамить способен даме И заработал кличку “Гнус”. Да, такова людская доля: Жил романтический юнец, Не знавший вкуса алкоголя, И вот – стал Гнусом наконец. Теперь не грежу я о чуде, Сиречь о страсти неземной. Теперь вокруг теснятся люди, Им выпить хочется со мной. Ну почему же не откушать? Хлебну – и все кругом друзья, Им мой рассказ приятно слушать О том, какой мерзавец я. Их моя низость восхищает, “Дает же Гнус!” – они твердят. Они души во мне не чают И подпоить меня хотят. И вновь я пьяным притворяюсь, Чтоб подыграть маленько им, И вновь бесстыдно похваляюсь Паденьем мерзостным своим. Когда же я домой поеду, То страх на встречных наведу, Поскольку громкую беседу С самим собою я веду. Слезу я слизываю с уса, И это – вечера венец: Когда журит беззлобно Гнуса Тот романтический юнец. * * * Я вижу, как ползут по лицам спящих В зловещей тьме мохнатые комки. Глупец в Кремле открыл волшебный ящик – И вырвались на волю пауки. Брусчатка сплошь в разливе их мохнатом, В мохнатых гроздьях – грозные зубцы, И нечисть расползается – Арбатом, По Знаменке и в прочие концы. Они уже шуршат в моем жилище, Они звенят, толкаясь в хрустале, И вместо пищи жирный паучище Застыл, присев на кухонном столе. Распространяясь медленно, но верно, Хотят одно повсюду совершить: Не истребить, а лишь пометить скверной, Не уничтожить, а опустошить. И оскверненная моя квартира Хоть с виду та же, но уже пуста, И во всех формах, всех объемах мира – Шуршащая, сухая пустота. Пролезет нечисть в дырочку любую, Сумеет втиснуться в любую щель, Чтоб высосать из мира суть живую, Оставив только мертвую скудель. Напоминают пауков рояли, Прически, зонтики и кисти рук, И в волосах на месте гениталий Мне видится вцепившийся паук. Со шлепанцем в руке на всякий случай Лежу во тьме, стремясь забыться сном, И чую волны алчности паучьей, Катящиеся в воздухе ночном. * * * Я спал в своей простой обители И вдруг увидел страшный сон – Как будто входят три грабителя: Немцов, Чубайс и Уринсон. Едва завидев эту троицу, Упала ниц входная дверь, И вот они в пожитках роются, В вещах копаются теперь. Немцов с натугой мебель двигает, Чубайс в сортире вскрыл бачок, И Уринсон повсюду шмыгает Сноровисто, как паучок. Чубайс шипит: “Как надоели мне Все эти нищие козлы”, – И, не найдя рыжья и зелени, Мои трусы сует в узлы. Дружки метут квартиру тщательно, Точнее, просто догола: Со стен свинтили выключатели, Забрали скрепки со стола. Всё подбирают окаянные, И мелочей в их деле нет: Чубайс, к примеру, с двери в ванную Содрал обычный шпингалет. Добро увязывает троица, А я лишь подавляю стон И размышляю: “Всё устроится, Окажется, что это сон”. С вещичками моими жалкими, Таща с кряхтеньем по кулю, Все трое сели в джип с мигалками И с воем унеслись к Кремлю. С меня и одеяло сдернули, Как будто помер я уже, Но только съежился покорно я В своем убогом неглиже. С ритмичностью жучка-точильщика Я повторял: “Всё это сон”, – Когда безликие носильщики Всю мебель понесли в фургон. С ночными вредными туманами Рассеются дурные сны, Ведь быть не могут клептоманами Руководители страны. Они ведь вон какие гладкие, Они и в рыло могут дать – Уж лучше притаюсь в кроватке я, Чтоб сон кошмарный переждать. Но утро выдалось не золото, Хошь волком вой, а хошь скули. Проснулся я, дрожа от холода, Ведь одеяло унесли. Хоть это сознавать не хочется – Ничто не стало на места. Квартира выграблена дочиста И страшно, мертвенно пуста. И на обоях тени мебели Высвечивает чахлый день, И, осознав реальность небыли, Я тоже шаток, словно тень. Ступают робко по паркетинам Мои корявые ступни. Увы, не снятся парни эти нам, Вполне вещественны они. Вздыхаю я, а делать нечего – Не зря я бедного бедней, Поскольку думал опрометчиво, Что утро ночи мудреней. |