Мостки над чистой водой,

В которой мелькают мальки.

Нагрелись под солнцем доски.

Синеет водный простор

Под ветерком прохладным

В этот час предвечерья.

Но тишь в затоне моем:

Вдали вскипели барашки,

А здесь лишь тростник качнулся.

Лодка плывет вдали,

Но громыханье уключин

Слышится будто бы рядом.

На лодке к каждому мысу

Хотелось бы мне причалить,

Во всех постоять затонах,

Где в золотистой толще,

В сплетеньях водных растений

Красный плавник мелькает,

Где с шелестящим треском,

Возникнув прямо из неба,

Пропархивают стрекозы.

Но я никуда не плыву,

Ведь выбор встает порой –

Двигаться или видеть.

Я удочку отложил,

Ведь выбор встает порой –

Ловить или созерцать.

Мостки над водой озерной,

Нагретые солнцем доски…

Образ чистого счастья.

Себя понапрасну не мучай,

Уляжется горе – и вновь

Ты скажешь спасибо за случай,

Твою погубивший любовь.

Себя не терзай понапрасну,

Ты просто не видишь пока,

Куда тебя двигает властно

Сквозь жизнь провиденья рука.

Пусть дни твои тянутся тускло –

Сдержи неразумный упрек:

Свое непреложное русло

Пророет подземный поток.

Пусть беды приходят стадами,

Но ты над собою не плачь –

Лишь много позднее с годами

Проявится смысл неудач.

В унылом житейском пространстве

Не жди озаренья извне,

Но бережно музыку странствий

В душевной храни глубине.

Не стоит в окрестном пейзаже

Выискивать к отдыху знак –

Лишь музыка верно подскажет,

Где можно устроить бивак.

И выше житейского счастья

Ты счастье почувствуешь там –

Где жизни бессвязные части

Расставятся вмиг по местам.

Снова брезжит над Киевом мягкий рассвет,

Как вставал он когда-то и в прежней стране,

Ну а я позабыл уже, сколько мне лет,

Значит, годы истории числить не мне.

И не мне причитать про распад и развал

И про то, что нельзя по живому кромсать.

Я распад в виде водки в себя заливал

В тот момент, когда мог бы хоть что-то сказать.

Не видать мне над Киевом вставшего дня,

А из зеркала шепот: “Не всё ли равно?”

Что ж, по сердцу и печени режьте меня,

Ведь живого во мне не осталось давно.

Из этих мест приозерных,

Из этих прибрежных сел

Ушли на войну мужчины –

Назад ни один не пришел.

Лишь обелиск остался,

Металлом белым обшит.

Как штык старинный трехгранный,

Списки он сторожит.

На белом металле – списки

Тех, что ушли навек.

Читаю – только Ремневых

Одиннадцать человек.

Болтают ласточки в небе,

Тихо звенят провода,

Рядом, в овраге заросшем,

Побулькивает вода.

Все та же дорога в поле,

Что раньше вела на фронт,

Утоптанная, как камень,

Уводит за горизонт.

Спросить непременно надо

У тех одиннадцати

О бесчеловечных далях,

Куда им пришлось уйти.

В ответ же – птиц перекличка,

Звон проводов и ос.

Бесплодней земли проселка

Всякий людской вопрос.

Память с отрадной тоской

Явит мне воды и сушу.

Край приозерный тверской,

Не покидай мою душу.

В ней постоянно пребудь,

Ветром овеивай свежим.

Пусть пролегает мой путь

Вечно по этим прибрежьям.

Веслами пусть громыхнет

Где-то незримая лодка

И в травостое вздохнет

Ветер смущенно и кротко.

Пусть все земные пути

И каменисты, и долги –

Станет мне легче идти,

Вспомнив тверские проселки.

Я путевую страду

С легкостью превозмогаю,

Ибо всегда я иду

По приозерному краю.

Та сторона далека,

Ныне уже невозвратна,

Но разделенья тоска

Мне и легка, и отрадна.

Ибо такая тоска

Служит залогом движенья

К цели, которой пока

Я не нашел выраженья.

Ветер свежеет. Бликов бегут косяки

К берегу с плеса, пробираются сквозь тростники,

Чтоб к розоватым каменьям волною прильнуть,

Чтоб оторочку из пены слегка колыхнуть.

Я же сижу под ветвями прибрежной ольхи

На валуне и неспешно слагаю стихи.

С плёса несется пронзительный чаячий крик,

И простирает ко мне свои острые пальцы тростник.

В дымчатых звездах лишайника дремлет ольха –

Ветер утих. Что мне думать о смысле стиха,

Если весь видимый мир – это свыше большое письмо,

Если всё то, что я вижу, является смыслом само.