Коль рассудка ты вовсе решен,

Можешь бросить голодному снедь.

С отвратительной жадностью он

Сразу чавкать начнет и сопеть.

Задыхаясь и жутко хрипя,

Пропихнет себе в глотку куски

И опять возведет на тебя

Взгляд страдальческий, полный тоски.

Если мозг твой за сморщенным лбом

Стал совсем уж мышлению чужд,

То всплакни над презренным рабом

Примитивнейших жизненных нужд.

Но себя я в пример приведу –

Ни малейших не выразив чувств,

Обогнув попрошайку, пройду

Я к музею изящных искусств.

Всё возможно – возможно, и нам

Предстоит испытать нищету,

Но уродливым, мерзким мольбам

Я молчанье тогда предпочту.

Для моей утонченной души

Неизящное хуже бича.

Молча таять я буду в тиши,

Как в безветрии тает свеча.

Но последняя песня певца

Вдруг сумеет весь мир огласить –

Чтоб сумел я в преддверье конца

Запоздалую роскошь вкусить.

Кто нынче не слыхал о сексе?

Таких, должно быть, больше нет.

Охватывает, словно сепсис,

Зараза эта целый свет.

Не срам ли, коль иной поганец,

На вид еще совсем сопляк,

Партнершу пригласив на танец,

Ее слюнявит так и сяк.

Но что в особенности жутко,

Чего вовек я не приму –

В ответ смеется проститутка

И прижимается к нему.

Сосредоточившись на теле

И позабыв свой долг земной,

Плевать на всё они хотели,

Что происходит со страной.

Их породила перестройка –

Мы жили, веря и трудясь,

А этим побыстрее только

Вступить бы в половую связь.

Нет, раньше лучше было все же,

Был твердым нравственный закон:

Вмиг получал наглец по роже

И вылетал с танцулек вон.

И нам случалось быть в охоте,

На стенку впору было лезть,

Но пыл мы тратили в работе,

Крепили трудовую честь.

Все директивы выполняли

Мы руководства своего,

Детишек на ноги подняли,

Про секс не зная ничего.

А чем ответили детишки?

Нельзя их нынче расстрелять,

Но можно снять остаток с книжки

И в ресторане прогулять.

Им не видать уже тысчонок,

Что честным скоплены трудом.

Еще неплохо снять девчонок

И привести в свой тихий дом.

А там, открыв оскал вампира,

Издать в прихожей страшный рык,

Чтоб вмиг притихла вся квартира

И без помех прошел пикник.

В компании девчонок шалых

Пропить все деньги и проесть

И массу знаний запоздалых

О сексе за ночь приобресть.

Им не видать таких сражений,

Безмозглым нынешним юнцам!

Конечно, жалко сбережений,

Дающих первенство отцам.

Однако оторвемся клево,

А деньги – это ерунда.

Вот только б суку Горбачева

Еще повесить без суда.

Я думаю с досадой: “Черт возьми,

Как всё-таки неправильно я жил –

Встречался я с достойными людьми,

Но разминуться с ними поспешил”.

Я помню, как камчатский буровик,

Поивший сутки в поезде меня,

Когда приблизился прощанья миг,

Мне показался ближе, чем родня.

В гостинице афганский эмигрант

Со мною поделился анашой –

Он в сердце нес сочувствия талант

И обладал возвышенной душой.

А как любил цыгана я того,

Который мне девчонок приводил!

Казалось мне порой, что сам его

Я в таборе когда-то породил.

Мудрец на склоне жизненного дня –

Всё повидавший старый инвалид

Мне стал батяней, выучив меня

Всё тырить, что неправильно лежит.

Тот был мне сыном, а другой – отцом,

И братьями я называл иных…

Слабея перед жизненным концом,

Смотрю я с умилением на них.

Спасибо вам, шагавшие со мной

Там, где порою всё вокруг мертво!

Пусть сократили вы мой путь земной,

Но дивно разукрасили его.

Я поэтом большим называюсь недаром,

Но с народом безумно, немыслимо прост.

Выхожу я к нему и, дыша перегаром,

Декламирую гимн, возносящий до звезд.

Мне нельзя умолкать – ведь немедля иначе

С диким ревом народ низвергается в грязь.

Потому засмеюсь я иль горько заплачу –

Всё я делаю вслух, никого не стыдясь.

Посмотри, мой народ: вот я, пьяный и рваный,

От стыда за меня тебе впору сгореть,

Но не сводишь с меня ты свой взгляд оловянный,

Ибо лишь на меня интересно смотреть.

От народа мне нечего ждать воздаянья,

Чтобы мог я на лаврах устало почить,

Но не знал мой народ ни любви, ни страданья –

Только я его этому смог научить.

Мне толкует мудрец: “Этот подвиг напрасен,

Не оценят болваны подобных щедрот”.

“Хорошо, – я отвечу, – уйти я согласен,

Но скажи: на кого я оставлю народ?”