Броди в сосновых чащах медных,

В лугах медовых путь тори,

И лишь о мучениках бедных,

Дитя, прошу, не говори.

Беспечно радуйся обнове,

Живи резвяся и шутя,

И лишь о выстрелах и крови

Меня не спрашивай, дитя.

Тебе, живущему игрою,

Я ничего не объясню.

Лицо руками я закрою

И низко голову склоню.

И слезы, накипая немо,

Мешают повторить слова:

<Дитя, всех рек прекрасней Неман,

Всех стран прекраснее Литва>.

Тяжко катятся тусклые воды,

Скорбно движутся плоские тучи.

Где сошли к реке огороды,

Я торчу из навозной кучи.

Серебро из пригоршни полной

Сыплет ветер над островами.

На просторе прядают волны,

Я машу им вслед рукавами.

Надо мной напрасно смеялся

Тот, кто ладил мое убранство:

Он добро наживать остался,

Мне же отдал он все пространство.

И меня не боятся галки,

Потому что лечу я тоже,

Вкривь и вкось мотаясь на палке

В разлохматившейся одёже.

Весь мир - пирог, состряпанный для них,

Они его делили как хотели:

Нам - в подворотне водку на троих,

Себе - пиры, машины и отели.

Чтоб нас отвлечь, потоками вранья

Они мозги нам щедро промывали.

Их Бог прости. Прощу их даже я,

Но молодость моя простит едва ли.

И я готов им глотку перегрызть

За все мои потерянные годы.

Чтоб им свою не упустить корысть,

Мы умирали, не узнав свободы.

Но дураки утрачивают власть,

И у друзей моих теперь веселье -

У тех друзей, кому пришлось пропасть,

Кого сгубили водка и безделье.

Друзья смеются, все простив давно,

Пренебрегая счетами пустыми,

Ведь исстари лишь добрым суждено

Скудельный мир покинуть молодыми.

Не жизни правила жестоки,

Мы обвиняем их - и лжем.

Не в нас ли с детства все пороки

Как будто врезаны ножом?

Да нам ли заниматься торгом,

И то, и это обвинять?

Не мы ль смогли с таким восторгом

В себя все мерзости принять?

Мы нашу низость оправдали,

И все же нам не смыть вины,

Ведь в глубине души мы знали,

Как жить по истине должны.

Остатки высшего творенья

В душе от ужаса вопят,

И их последние биенья

Смиряет медленно распад.

Однажды, поглощенный тьмою,

Твой свет духовный я открыл

И тьму потрясший надо мною

Размах твоих духовных крыл.

Как растворяться в толщах света

По воле собственной - скажи,

Понять сумевший все предметы,

Весь мир увидевший хаджи.

Тогда и я, как ты, отрину

Телесный тесный образ свой,

И плоть - протаявшая глина -

Взойдет сияющей травой,

Чтоб в той траве с приходом лета

Я был всей кровью растворен,

А в вены влил златого света

Биение и тихий звон.

Безумья пролетевших лет

И ваша прелесть не разбудит.

Я четко заявляю: нет,

Такого более не будет.

При всем желании теперь

Душа забыться не сумеет.

Разумно любит только зверь,

Хотя и мало разумеет.

И мне смешны потоки слов,

Когда суть дела бессловесна.

Душевно я давно здоров

И, главное, здоров телесно.

Слова последние мои

Вы не хотите ли проверить,

Чем ложной меркою любви

Простые отношенья мерить?

Уж тут-то я не подведу -

Спознаетесь с такой любовью,

Что, обезумев, рвет узду

И простыни стегает кровью.

Ношу на шее подковку,

Стремясь судьбу подковать,

А тянет скрутить обновку

И с шеи рывком сорвать.

Цепочка в кожу вопьется,

Рубашку искровяня;

Под лишней кладью собьется

Вот так же холка коня.

И я смеюсь неумело,

Ведь это смешно, ей-ей:

Судьба моя охромела

На льду гордыни твоей.